— Никак нет! — отрезал Орлов и тут же сунулся вперед, поддержал под локоть начавшего заваливаться капитана.

— То-то же! — погрозил ему командир пальцем. — Что казаков побили, не удивляет. В службе станичники не исправны.

— Это донские, пришедшие, пока непривычны. А линейные сами вроде чеченов.

— Ну побили их. Сколько там было? Трое? Пятеро? Нас же здесь целая рота. Это же какую партию нужно собрать, чтобы на такое дело решиться. Так что, коли не хочешь командира поздравить, Орлов, дело твое. Построй людей, сделай расчет на случай тревоги да распусти по казармам.

— Караулы бы, Петр Поликарпович, увеличить.

— Ты смотри у меня, старший унтер! — Силантьев погрозил подчиненному пальцем. — Ты никак решил за капитана ротой командовать. Нечего трезвых людей на ночном холоду держать. А если что случится, успеем. Иди, Орлов, иди. У тебя своя забота, у нас с Фокеичем своя. Ты же знаешь, Орлов, что мне орден новый пришел. Вот — Святой Анны третьей степени с бантом!

— Так точно, — улыбнулся Орлов. — С чем ваше благородие и поздравляем всей ротой. Утром же, как сменимся, так и от всей души приобщимся. Пока же извиняйте, Петр Поликарпович. Дело такое — где стаканчик, там два, а то и три. Лучше вовсе не начинать.

— Смотри, Орлов! А то ведь подумаешь вдруг начать, а оно к тому времени и закончится. Ладно, унтер, иди, собирай роту…

Укрепление, где размещалась рота капитана Силантьева, построили пять лет назад. Небольшую прогалину на левом берегу Терека обнесли невысоким валом с двумя проходами, защищенными деревянными воротами. Вал укреплен был еще плетнем, поросшим терновником, и опоясан рвом, мелким и узким. Внутри вала поставили несколько деревянных строений — казармы, два блокгауза, пороховой склад, нужный сарай. Чуть на отшибе сбили домик для офицеров; поначалу в роте их было трое, да одного поручика ранили и отправили во Владикавказ. Кроме командира, остался совсем молодой Дмитриев, недавно прибывший в полк и еще красневший, отдавая каждое приказание. Впрочем, приказывать ему доводилось нечасто; так как с ротой вполне управлялись унтеры, еще солдатами прошедшие наполеоновскую кампанию и добавившие к этому опыту еще пару десятков стычек с кавказскими горцами. Укрепление назвали Недосягаемый Стан и назначили ему дело прикрывать дорогу к Червленной.

Как и полагал Орлов, к ночи похолодало, над рекой поднялся туман и потянулся к северу, накрывая берег, вырубку, поросшую молодыми побегами, само укрепление и дальше, к лесу, охватывавшему Недосягаемый Стан с трех сторон. Часовой на валу у ворот, дальних от Терека, тянул шею, напрягался высмотреть что-либо в темной и шумной ночи. Ветер шумел над кронами деревьев, сбивая с толку защитников Стана, помогая нукерам [33]Абдул-бека, крадущимся от опушки.

— Кто?! — крикнул солдат, то ли увидев скользнувшую вдоль плетня тень, то ли просто ощутив приближение чужого и страшного.

В ответ из темноты прилетел кинжал, воткнувшись чуть ниже левого плеча часового. Но и падая, тот успел потянуть спусковой крючок, выпалив с одной только целью — предупредить.

Его услышали, но уже на вал со свистом, гиканьем кинулись нападавшие. Караул у ворот изрубили мгновенно, створки развели в стороны, и уже многие десятки конных вскочили в пределы стана.

Капитан и фельдфебель умерли, не успев даже проснуться, так и не узнав, как погибает вверенная им рота. Всполошенные солдаты выбегали в одном белье, многие безоружные, и напарывались на кинжалы и шашки чеченцев. А те, опьянившись запахом крови и легкостью ночного убийства, рубили без сожаления, забыв думать о пленных, о выкупе, о рабах.

Сам Орлов был при карауле у ворот, ближних к Тереку. Тех, что он считал сам опаснее, тех, откуда, скорее всего, можно было ждать опасность. Когда унтер понял, как обманулся, крикнул своим бежать к ближнему блокгаузу, а сам прыгнул к единорогу, небольшой пушечке, стоявшей у вала.

Пятеро артиллеристов уже разворачивали орудие и, едва прицелившись, ударили картечью в толпу, не разбирая уже, где там чужие, а где свои. Бежавшие и скакавшие к ним разбойники отшатнулись, смешались и дали время солдатам добраться до прочной двери. На второй выстрел времени не осталось, Орлов крикнул прислуге бежать за ним и поспешил в укрытие.

Мощную дверь притворили, задвинув два крепких засова. Снаружи еще кричали те, кого резали люди Абдул-бека.

— Орлов! — крикнул поручик Дмитриев; он был на полпути от казармы до караула и потому смог спастись. — Унтер! Надо открыть, надо отбить наших!

Орлов стал у двери:

— Нет, ваше благородие! Никак невозможно. И тех не спасем, и этих погубим. Сколько нас здесь осталось?

В здание успели заскочить десятка два с половиной людей. Все прибежавшие из казармы были в одном белье, несколько окровавлены, приблизительно треть без оружия.

— Ах, что ты, Орлов, гибнут же люди! Смотри, офицерский домик горит. Да что же там с капитаном?!

Он подбежал к узкому окошку, выпиленному в бревнах, из которых срубили блокгауз, и стал вглядываться в ночь. Ствол пистолета показался у наружного края бойницы, хлопнул выстрел, и поручик, вскрикнув, свалился навзничь.

Орлов немедленно выстрелил в отверстие, за которым притаился чеченец, отскочил от двери, и вовремя. Сразу полдесятка пуль ударились в двухдюймовые доски, и две проскочили навылет.

— Егоршин! — закричал унтер. — Возьми троих — и наверх. Бей тех, кто у стен.

Сам же кинулся к несчастному поручику, схватил за плечи, потащил по полу к глухой стене. Опустил, рванул с силой мундир и застыл, глядя на огромную безобразную рану, зиявшую у самой шеи.

— Что же вы, ваше благородие, Яков Андреевич, так неаккуратно?!

— Орлов! — позвал его умирающий тихо, с каждым словом его кровь выталкивалась наружу, лилась к поясу, на пол. — Голубчик! Держись! Наши придут, выручат. Может быть, из станицы казаки подскочат. До утра, до полудня… Прощай! Матери…

Он умолк. Орлов отпустил его голову, бережно, так, чтобы не стукнуть об набитую землю пола.

Сверху грохнули два выстрела, потом еще два. Кто-то заорал радостно.

— Бегут, Орлов! — кричал сверху Егоршин. — Расползаются, ровно как тараканы! Один остался.

— И ты оставайся, — ответил ему Орлов. — Смотри, чтобы не подобрались другой раз. Факелы могут начать на крышу кидать — тоже посматривай.

Сам же знаками приказал всем вооруженным стать к окнам, а выскочивших без ружей погнал заваливать мешками дверь, как самое слабое место в их обороне. Накрыл попавшейся под руку тряпкой лицо поручика Дмитриева и подскочил к ближайшей бойнице.

Недосягаемый Стан горел. Офицерский дом трещал в огне, пылали обе казармы, другой блокгауз. Только у навеса, где хранились бочонки с порохом, метались тени, очевидно преграждая путь пламени.

— Эх! Туда бы огонечку плеснуть! То-то бы они разлетелись.

Снаружи кричали:

— Эй, русский, что спрятался?! Выходи! К Наташе гуляй, хорошо будет!

Орлов сплюнул и тут же растер плевок подошвой:

— Сейчас! Прямо так побегу! Да и зачем мне Наташа, когда у меня своя Таня имеется.

Насмешливый голос сильного, уверенного в себе человека залетал в бойницы, толкался в уши и сердца ошеломленных солдат.

— Русский! Сдавайся! Будешь немножко пленный, только живой!

Кто-то, не удержавшись, выстрелил наугад, на звук. Орлов кинулся к солдату, влепил ему леща по шее, так что голова ослушника, мотнувшись, ударилась в стену.

— Не стрелять! Бить только прицельно! Когда кинутся, тогда и встретим. Ничего, ничего, отобьемся! Пушкарей у них нет, стало быть, ружья одни и кинжалы. А сруб добрый, выдержит. Вода здесь есть, я уже посмотрел. Сухари должны быть. Заряды в ящиках. Ночь бы нам выстоять да день продержаться. К вечеру, глядишь, и выручка подоспеет…

Генерал Вельяминов — приказ о его производстве пришел в Тифлис неделю назад — докладывал сухо и точно, словно бы выучил наизусть написанное вечером накануне: