- А она вышла замуж за другого?

- Если б вышла, я, наверно, понял бы. Нет, она просто надо мной посмеялась и выгнала. Очень все было некрасиво. Лучше обойтись без подробностей. Но я, как последний идиот, ходил за ней хвостом и пытался напомнить, как хорошо нам было раньше. Вспомнишь – вздрогнешь. А потом Владимыч взял меня к себе на работу, и я познакомился с Машей. Ей тогда только пятнадцать исполнилось. А мне – двадцать один.

- Дальше можешь не рассказывать. Ты влюбился в Машу, но потихоньку страдал по Соне. Кстати, я слышала, что Антон обещал с тобой сделать, если ты будешь к Маше клеиться.

- Он боится, что я…

- Поматросишь и бросишь?

- Типа того. Только зря боится.

- Ох, Петя, Петя, - произнесла я голосом умудренной опытом клуши, - она ведь еще маленькая девчонка. Наверно, избалованная.

- Ну, моим родителям по семнадцать было, когда я родился. Да и не избалованная она. Не думай, что я всю жизнь буду на дядю горбатится. Я, между прочим, на юридическом учусь заочно.

- Ага, ага! Потом тестюшка тебя пристроит на теплое местечко в свой банк, сделает компаньоном.

- Ох, до чего ж ты, Алка, противная! Не дай Бог ты моей тещей станешь.

- Для этого нужно двойное чудо. Мне пока никто предложений на эту тему не делал. Но если уж это случится, пеняй на себя. Загрызу!

- Ладно, грызун, пошли спать. Или ты хочешь грозу дождаться? Замерзнешь.

Действительно посвежело. Я провела ладонью по своему предплечьюе, ощетинившемуся мурашками.

- Не думай ни о чем, - посоветовал Петя, спускаясь с крыльца. – Все устаканится. Вот поймаем заразу Ленку, узнаем, зачем ей все это понадобилось, и будем жить-поживать, добра наживать.

Дом был погружен во тьму. Ни лампочка у двери, ни маленькое бра на лестничной площадке не горели. Странно. Кто же их выключил? На ощупь я добралась до лестницы, вскарабкалась наверх, крепко держась за перила. Где-то рядом скрипнула половица.

Я обернулась, вглядываясь в темноту. Хотя глаза уже немного привыкли к мраку, я не увидела, а, скорее, почувствовала, что рядом кто-то есть. По спине побежали не мурашки, а целые термиты. Сердце выдало барабанную дробь.

- Кто здесь? – глупо прошептала я и тут же поняла, что темнота в углу – теплая, дышащая, живая. Кто-то стоит там и ждет. Меня?

Я сделала шаг назад. Потом еще один шаг. А потом – наступила на край своего длинного пеньюара. В одно мгновенье перед глазами пронеслась жуткая картина: я падаю вниз, пересчитывая каждую из двадцати ступенек лестницы. Но этого не произошло.

Сильные руки подхватили меня, и я почувствовала чьи-то губы на своих губах. Что было дальше? Что-то дикое подняло и закружило меня, как порыв ветра – опавшие листья. Я не представляла, что может быть – так! Так горячо, так ослепительно, вне времени и вне пространства. Мы – кто? - стали древним Океаном, опоясывающим Землю. Океаном, который берет свое начало в неизведанных далях Вселенной, вздымает свои волны, а потом теряются в нигде. Мы стали темным предгрозовым небом, и поэтому не было ничего удивительного в том, что ослепительная молния распорола мир и ушла во вздрагивающую от наслаждения Землю… Кажется, я кричала и царапала чью-то спину в тот миг, когда мое тело в сладкой и томительной муке мельчайшими атомами разлеталось по Вселенной.

Я не знала, с кем я. Конечно, я могла догадаться. Но я не хотела этого.

         * * *

- Милая моя, любимая, счастье мое, - шептал, задыхаясь, Антон.

И я вздохнула… с облегчением. Даже если больше в моей жизни не будет ни одного мужчины, даже если отныне всю мою личную жизнь будут составлять сплетни, анекдоты и эротические фильмы, все равно – то, что я испытала сейчас, уже никогда не позволит думать о своей женской доле как о чем-то неудавшемся.

Но Антон понял мой вздох по-своему. Я не видела его лица, однако вполне могла его представить. Ни слова ни говоря, он оттолкнул меня, встал и ушел в свою комнату. А я пошла к себе и долго-долго плакала в подушку.

Утром я решила не выходить из комнаты. Из зеркала на меня смотрел кошмарный гоблин с заплывшими глазами и распухшим носом. Не помогали ни холодная вода, ни массаж, ни пудра.

С улицы донесся пронзительный Катин голос. Она вопила на Спрайта, который навалил кучу прямо на дорожке, и на Гену, который эту самую кучу не почесался убрать.

- Катюша, принесите мне кофе, пожалуйста, - попросила я, выглянув в окно.

Когда Катя вошла в мою комнату, она ахнула.

- Алла, вас что, ночью кто-то бил? – предположила она.

- Нет, - буркнула я, отворачиваясь.

- Значит, плакали. Да разве ж так можно? Да ни один мужик того не стоит, уж поверьте мне.

- А почему вы думаете, что это из-за мужика?

- А из-за кого, из-за бабы, что ли? Нет, на вас это не похоже. Сейчас лед принесу. И пакетики с ромашковым чаем, на глаза положите. Виданное дело, такую ряху наплакать!

Продолжая ворчать, она вышла и вернулась минут через десять.

- Ну-ка, ложитесь на кровать! – приказала она непререкаемым тоном.

Я не стала спорить и улеглась. Холодные чайные пакетики приятно остудили горящие веки. Лицо накрыла салфетка, через которую пакет со льдом не жег кожу, а только ласково холодил.

- Лед долго не держите, а то пазухи застудите. Подержите – снимите. Подержите – снимите. И не берите всякой дряни в голову.

К обеду я немного успокоилась, да и фейсконтроль показал изменения к лучшему.

- Спуститесь, или сюда обед принести? – спросила заглянувшая в очередной, двести двадцатый, раз Катя.

Выходить не хотелось, но я понимала, что сделать это придется. Хотя бы для того, чтобы объясниться с Антоном. Ждать, что он придет сам… Нет, лучше все-таки выйти.

Обед прошел в теплой, дружественной обстановке. Антон в мою сторону не смотрел – точно так же, как вчера Корнилов. Петя ободряюще подмигивал – похоже, после драки на кухне и ночного плаканья в жилет он перешел на мою сторону. Корнилов мизансцену оценил и заблестел глазками, то и дело забрасывая их в мою сторону.

Есть мне совершенно не хотелось, но я мужественно ковыряла вилкой гуляш, надеясь, что Петя и Корнилов, как обычно, закончат первыми, и я смогу спокойно поговорить с Антоном. Но он отказался от десерта, резко отодвинул стул и вышел на улицу.

- Чегой-то с ним? – радостно спросил Герострат.

- Тебе-то что? – рявкнула я и тоже вылетела из дома.

Антона нигде не было видно. Трава после ночной грозы еще не просохла, шлепанцы тут же промокли. Птицы и кузнечики вопили во всю, стараясь перекричать друг друга. С жасмина осыпались последние лепестки.

- Гена, где Антон Владимирович? – бросилась я к воротам.

- Где-то здесь. Никуда не выходил.

Я села в Петино кресло на веранде и стала наблюдать, как на соседском участке двое голых по пояс парней пытаются свалить березу. Вместо того чтобы забраться на нее, обрубить сучья и спилить ствол по кускам, они подрубили корни, опоясали несчастное дерево веревкой и теперь пытались – дедка за репку! – уронить ее на землю. Они дергали то вместе, то по очереди, чесали в голове, курили, сосредоточенно матерились и снова дергали. Дерево трещало, качалось, но не сдавалось. Наконец работнички привязали конец веревки к джипу, один сел за руль, а другой остался снаружи контролировать процесс. Джип взвыл и заглох.

Мне очень хотелось узнать, чем кончится дело, но тут я увидела Антона. Он шел откуда-то из-за флигеля, хмурый, расстроенный.

- Антон, подожди! – крикнула я, но он только дернул плечом, обошел меня, как неодушевленный предмет, и вошел в дом.

Я бросилась за ним.

Катя убирала со стола, Петя помогал ей, Корнилов развалился на диване. Все трое уставились на нас.

- Антон!

Он остановился у лестницы и обернулся, ожидая продолжения.

- Мне надо с тобой поговорить!

“Ах, Хуан-Мануэль, мне так нужно с тобой поговорить!”

- Ну пойдем, раз надо.

Мы поднялись наверх и вошли в его комнату.

- Присаживайся, - кивнул он на кресло, а сам опустился на кровать. – Слушаю внимательно.