«Элегантная столовая в форме эллипса с двумя широкими эркерами располагалась между двумя садами. Ее стены были покрыты фресками с изображением четырех времен года. В центре висел портрет Боливара, которого короновали два ангела. Под портретом была подпись: „Боливар — бог Колумбии“. Освободитель сидел во главе стола, накрытого на тридцать персон. Присутствующие произносили тосты за Колумбию и за Боливара. Без всякой лести они выражали восхищение своим героем.
Боливар слушал их всех с внешним безразличием, но глаза его живо реагировали на происходящее. Он ни минуты не находился без движения, что было весьма характерно. Когда подали шампанское, он поднял бокал и ответил всем короткой яркой фразой, вызвавшей всеобщий энтузиазм. Как только он сел на свое место, его окружили восторженные гости. Все хотели подойти к нему и чокнуться с ним. Гости громко приветствовали его и стремились обнять. Когда Боливар понял, что гости готовы вот-вот задушить его в объятиях, он поднялся на стул, затем на стол и широкими шагами пошел от одного конца стола к другому, опрокидывая тарелки, чашки, переворачивая бутылки. У другого конца стола люди восторженно подхватили Боливара на руки и торжественно понесли в гостиную».
Эта идиллия быстро закончилась. Уже слышались отдаленные раскаты грома. В июле Боливар покинул Каракас. Тогда же ему доложили о неудавшемся восстании в Боливии. Восстание поддержали де Ла Мар из Лимы и генерал Гамарра, с женой которого у Боливара был роман в Куско. В октябре пришли известия о начавшемся военном конфликте на западе Венесуэлы. Боливар немедленно направился туда. В феврале 1828 года эскадра испанских военных кораблей прибыла на побережье Венесуэлы из Пуэрто-Рико. В регионе восстали сторонники роялистов. Боливар поспешил к венесуэльской границе, но восстание было подавлено до того, как он туда прибыл. В Картахене вспыхнуло восстание под руководством адмирала Падильи. Боливар вновь ринулся в гущу событий, но опять опоздал: восстание было подавлено до его приезда.
Но Боливара ждало еще одно испытание. В Оканье собирался конституционный конвент, которого он так долго ждал, чтобы утвердить свою конституцию. По пути из Картахены Боливар решил остановиться в городе Букараманга, расположенном в девяноста милях от Оканьи. Предстоящее Боливару политическое сражение было для него делом непривычным, а Сантандер в отличие от него являлся искусным политиком. Не жалея сил, Сантандер путешествовал по стране, чтобы обеспечить поддержку своим сторонникам-федералистам. Они хотели, чтобы в Великой Колумбии была номинальная центральная и сильная местная власть. Основой местной власти должны были стать конгресс Венесуэлы и конгресс Новой Гранады. Вот как сам Сантандер писал об искусстве политика: «В политике нужно избегать открытых боев с могущественным, занимающим сильные позиции противником, когда есть возможность использовать против него другие виды боевых действий, например неожиданные перестрелки и засады».
Конвент в Оканье начал свою работу 9 апреля 1828 года. На съезде присутствовало шестьдесят восемь депутатов. Председатель конвента знал, что Боливар находится в Букараманге и готовится к схватке с делегатами. В своей речи председатель конвента выразил надежду, что «соблазны и насилие не смогут проникнуть сквозь эти стены».
Боливар направил делегатам обращение: «Колумбийцы… (этот конвент) озабочен своими правами, а не своими обязанностями. Наше законодательство существует отдельно от суверенного государства, в то время как оно должно быть составной частью суверенного государства… Мы подчинили ему исполнительную власть. Ему отводится слишком большая роль в наших административных органах». Далее в своем обращении Боливар говорил о том, что сельское хозяйство, промышленность и торговля находятся в плачевном состоянии. «Крепкое, могущественное и справедливое правительство необходимо нашей нации. Мы должны поднять его из руин, которые оставил нам деспотизм. Мы должны помнить о тех пятнадцати тысячах героев, которые пали за нацию, чья кровь окропила нашу землю. Ценой их жизни мы получили свои права. Мы должны установить правление, при котором законы будут выполняться, государственная власть будет уважаема, а народ свободен».
Боливар страстно отстаивал положение о том, что конституционное правительство — лучшая гарантия свободы. Надо отдать Боливару должное — он устоял от соблазна непосредственного давления на конвент и не потребовал закрытия его. Армия была на его стороне, народные массы — тоже. Но депутаты, представлявшие высшие и средние классы общества, вместе с Сантандером добивались своего: власти на местном уровне. Сантандер отклонил все попытки пригласить Освободителя на заседание конвента. «Этот человек обладает невероятной гипнотической силой, — писал он о Боливаре, — я не раз испытал ее на себе. Много раз, приходя к нему злым, с хорошо подготовленными справедливыми предложениями, я уходил от него обезоруженный и полный восхищения. Еще не родился человек, который может противостоять Боливару в открытом споре».
Конвент склонялся к принятию федералистской конституции, которую продавливал конгресс. У Боливара опустились руки. Адъютант Боливара Перу де Лакруа описывал, как возрастала его отчужденность и раздражительность, слабел характер. Удача начала изменять Боливару. Но несмотря на это, он был активен, как и раньше: вставал рано, ложился спать поздно, мало ел, выпивал не больше двух стаканов вина во время еды, внимательно следил за личной гигиеной, регулярно делал физические упражнения.
Пытаясь сохранить поддержку могущественного духовенства Новой Гранады, Боливар проявлял небывалое религиозное рвение. Он стал посещать мессу каждое утро. О’Лири был очень удивлен: «Боливар был убежденным атеистом, но всегда понимал, что религия необходима государству. Безрассудство, которым славился Боливар, просто не знало границ, когда он говорил о религии. Он любил посмеяться над ней самым безжалостным образом. На мессу он обязательно брал с собой какую-нибудь книжку или газету».
Заигрывая с гражданским населением, Боливар сменил военную форму на белые брюки, синюю куртку и шляпу с широкими полями, но от своих знаменитых кавалерийских сапог так и не смог отказаться. А его ненависть к Сантандеру достигла критической точки.
«Они все в моих руках. Одно мое слово — и все они будут ликвидированы. Находясь на моем месте, они отдали бы приказ убить не только меня, но и всех моих друзей, партизан и любого, кто не разделяет их мнения. Наши так называемые либералы, жестокие, кровожадные, неистовые, нетерпимые, прикрывают свои преступления словом „свобода“! Они считают себя вправе совершать эти преступления, подобно инквизиторам и всем тем, кто проливал человеческую кровь во имя Бога и религии.
Личные интересы, амбиции, вражда, жадность, местничество, жажда мести и другие мелочные страсти управляют нашими демагогами. Они объединились для свержения существующего порядка, но затем они вновь разъединятся, устанавливая местные суверенитеты. Они будут управлять людьми, как рабами. Они заменят испанцев».
Подобно Кромвелю, Боливар в ужасе наблюдал, как избранное правительство, на которое он возлагал надежды, явно не справляется со своей задачей. Боливар понимал, что единственный способ устранить конституционный хаос — установление диктатуры. И начал действовать. По его приказу верные ему делегаты покинули заседание конвента, таким образом лишив его кворума. Старая конституция умерла, новая была уничтожена в зародыше.
Как и предполагал Боливар, образовалось безвластие, и тогда армия и знать обратились к нему с просьбой взять власть в свои руки. Так он стал диктатором. Созыв нового конституционного конвента должен был состояться через два года. Это решение далось Боливару непросто — его мучили сомнения. Освободитель не хотел войти в историю деспотом. «Запомните, что я скажу. Колумбия погибнет, если ее лидер утратит честолюбие, если он утратит желание быть вождем и не будет стремиться к славе, если тирания для него станет дороже честолюбивых устремлений… Можно ли говорить о свободе при диктатуре? Одинаково жалок и народ, который послушен диктатору, и сам диктатор, правящий самовластно».
