— Мне все есе гйюстно, Майк.

— Они действуют не сразу.

Я открыл ящик для рубашек и нашел в нем старую футболку с надписью «Харлей-Дэвидсон». Конечно, Ки она была велика, но я завязал сбоку узел, и футболка превратилась в саронг, который то и дело спадал с одного ее плеча. Получилось даже красиво.

В заднем кармане брюк я всегда ношу расческу. Я достал ее, и со лба и висков Ки зачесал волосы назад. Она все больше становилась похожей на прежнюю Ки, но чего-то не хватало. Чего-то, непонятным образом связанного с Ройсом Мерриллом. Дурацкая мысль, но…

— Майк? Какая тьость? О какой тьости ты думаесь?

Вот тут мне все стало ясно.

— Я думаю не о трости, а о леденце[135]. Знаешь, есть такие полосатые леденцы на палочке? — А из кармана я достал две белые ленты. Красные края в мерцающем свете казались кровавыми. — Как вот эти ленты. — Волосы Ки я завязал в два хвостика. Итак, ленты в волосах, черная собачка в руке, подсолнухи переместились на несколько футов к северу, но они были. Все более или менее так, как в моем кошмарном сне.

Гром вновь резанул по барабанным перепонкам, неподалеку рухнуло дерево, свет погас. После пяти секунд темно-серой темноты лампочки зажглись вновь. Я понес Ки на кухню. Когда мы проходили мимо двери в подвал, из-за нее послышался смех. Я его услышал, Ки — тоже. Я это понял по ее глазам.

— Позаботься обо мне, — прошептала она. — Позаботься обо мне, потому тьто я отень маленькая. Ты обесял.

— Я позабочусь.

— Я люблю тебя, Майк.

— Я люблю тебя, Ки.

Вода кипела. Я наполнил чашку наполовину, добавил молока — чтобы охладить какао и для калорийности. С Ки на одной руке и чашкой в другой я направился к дивану. Проходя мимо стола в гостиной, глянул на пишущую машинку. На ней лежала моя рукопись, сверху — сборник кроссвордов. Чем-то они напомнили мне не очень-то и нужные бытовые приборы, которые сразу сломались, а теперь уже просто ни на что не годились.

Молния осветила полнеба, залив гостиную лиловым светом. В этом свете гнущиеся от ветра деревья напоминали растопыренные пальцы, и мне показалось, что я увидел женщину, которая стояла позади нас у печки. В соломенной шляпе с широченными полями.

— Тьто знатит йека потьти добйялась до мойя? — спросила Ки.

Я сел, протянул ей чашку:

— Выпей.

— Потему эти люди пйитинили моей момми зло? Они не хотели, тьтобы она веселилась?

— Скорее всего, — ответил я и заплакал. Ки сидела у меня на коленях, а я обеими руками вытирал слезы.

— Тебе тозе надо было пйинять пилюли от гйюсти. — Ки протянула мне чашку, большие банты на ее хвостиках качнулись. — Вот. Отпей.

Я глотнул какао с молоком. В северном крыле дома что-то заскрежетало. Мерное гудение генератора оборвалось, гостиная вновь погрузилась в серую темноту. Тени побежали по маленькому личику Ки.

— Теперь пей ты. — Я вернул ей чашку. — И не поддавайся страху. Может, свет снова зажжется. — И лампы зажглись, правда, теперь генератор хрипел и кашлял, а мерцание заметно усилилось.

— Йясскази мне сказку, — попросила Ки. — О Золотинке.

— О Золушке.

— Да, о ней.

— Хорошо. Но сказочникам надо платить.

Я вытянул губы дудочкой и почмокал.

Ки протянула мне чашку. Какао было вкусным и сладким. Не то что ощущение чужих взглядов. Но пусть они наблюдают. Пусть наблюдают, пока могут.

— Жила-была красивая девушка, которую звали Золушка…

— Давным-давно! Так натинается эта сказка! Так натинаются все сказки!

— Правильно, я забыл. Давным-давно жила-была красивая девушка по имени Золушка, и были у нее две злые сводные сестры. Их, звали… ты помнишь?

— Тэмми Фей и Вэнна.

— Именно так. Они заставляли Золушку делать всю грязную работу, выметать золу из камина, чистить собачью конуру во дворе. Но так уж случилось, что известная рок-группа «Оазис» давала во дворце концерт, на который пригласили всех трех девушек…

Я добрался до того места, где фея-крестная ловит мышей и превращает их в «мерседес», когда бенадрил возымел действие. Вот уж действительно лекарство от грусти. Ки сладко спала у меня на руках, а чашка с какао практически опустела. Я вынул ее из ослабевших пальчиков, поставил на кофейный столик, убрал со лба прядку волос.

— Ки?

Никакой реакции. Она уже отправилась в страну Сновидений. Наверное, еще потому, что днем ее разбудили, едва она успела заснуть.

Я поднял ее и отнес в северную спальню. Ножки болтались в воздухе, подол харлеевской футболки провис между коленками. Я положил Ки на кровать и укрыл до подбородка. Гром гремел, словно артиллерийская канонада, но она даже не пошевельнулась. Усталость, горе, бенадрил… все вместе они увели ее от призраков и печали. Оно и к лучшему.

Я наклонился и поцеловал Киру в щечку, которая уже не горела огнем.

— Я позабочусь о тебе. Я обещал, и позабочусь.

Словно услышав меня, Кира повернулась на бочок, положила руку со Стриклендом под щечку и умиротворенно вздохнула. Темная бахрома ресниц, полукругом лежащих на щеке, цветом резко отличалась от светлых волос. Меня захлестнула волна любви.

Позаботься обо мне, потому что я очень маленькая.

— Я позабочусь, малышка, — ответил я. Я прошел в ванную и начал наполнять ванну водой, как однажды наполнял во сне. Она так и не проснется, подумал я, если до того, как генератор окончательно выйдет из строя, я сумею набрать достаточно теплой воды. Пожалел о том, что у меня нет резиновой игрушки, которую я мог бы дать ей на случай, если она проснется, вроде Кита Вильгельма, но у нее была собачка, да и скорее всего она бы и не проснулась. Я не собирался устраивать Кире купание под ледяной струей из колонки. Я же не жестокий человек и не безумец.

В шкафчике для лекарств лежали только одноразовые бритвенные станки, которые совершенно не подходили для еще одного, оставшегося у меня дела. Толку от них чуть. Зато один из мясницких ножей на кухне мог сослужить нужную службу. И если бы мне удалось налить в раковину горячую воду, я бы ничего не почувствовал. Буква «Т» на каждой руке, с перекладиной на запястье…

На мгновение я вышел из транса. Голос, мой собственный, но с интонациями Джо и Мэтти прокричал:

Что ты задумал? Господи, что ты задумал, Майк?

Громыхнул гром, лампы моргнули, дождь полил с новой силой, ветер все выл и выл. А я вернулся в то место, где все было ясно и понятно, а выбранный мною курс являлся единственно верным. Пусть все закончится: печаль, боль, страх. Я больше не хотел думать о том, как Мэтти танцевала на «фрисби», которая казалась световым пятном на сцене. Я не хотел быть здесь, когда Кира проснется, не хотел видеть вселенской тоски, которая наполнит ее глаза. Не хотел терпеть тягот этой ночи, не хотел встречать следующий день или день, который пришел бы ему на смену. Жизнь — это болезнь. Я собирался искупать Киру в теплой ванне и излечить ее от этой болезни. Я поднял руки. И в зеркале на дверце шкафчика для лекарств увидел, как поднимает их туманная фигура. Тварь. То был я. Я был той туманной фигурой, всегда был, и это откровение не вызывало у меня ни малейшего неприятия. Наоборот, грело душу.

Я опустился на колено, проверил воду. От нее исходило приятное тепло. Вот и отлично. Даже если генератор сейчас сломается, общая температура воды сильно не понизится. Ванна старая, глубокая. Шагая на кухню за ножом, я думал о том, что потом, после того, как вскрою вены в горячей воде в раковине, я тоже могу забраться в ванну. Нет, решил я. Это будет неправильно истолковано людьми, которые найдут нас, людьми с грязными умишками, которые выскажут еще более грязные предположения. Те, кто придет, когда ураган стихнет и дорогу расчистят от упавших деревьев. Нет, после ванны я насухо вытру ее и уложу в кровать вместе со Стриклендом. А сам сяду в кресло-качалку. Колени прикрою полотенцами, чтобы кровь не капала на ковер я тоже усну. Чтобы уже не проснуться.