– Вставай, Генри, у него кровь! Да проснись же, мать…

– Проснулся, проснулся.

Он отстегивает ремень безопасности, поворачивается, встает на коленях. Натруженные мышцы бедер отзываются острой болью, но Генри не до того.

Все оказалось лучше, чем он ожидал. Судя по паническим воплям Оуэна, он уже подумал было, что Дадс истекает кровью. На самом деле из ноздри сочилась тонкая струйка, а изо рта при каждом спазме летели мелкие брызги. Оуэн, наверное, вообразил, что бедняга Дадс выхаркивает собственные легкие, хотя тот скорее всего просто натрудил горло. Или мелкий сосуд лопнул. Разумеется, это отнюдь не пустяки. В таком тяжелом состоянии все может обернуться катастрофой, любая простуда способна убить Даддитса. Генри с первого взгляда понял, что Дадс выруливает на финишную прямую, ведущую к дому.

– Дадс! – резко окликнул он. В нем что-то переменилось. В нем что-то новое, Генри. Но что? Нет времени об этом думать. – Даддитс, дыши через нос! Через нос, Даддитс. Вот так!

Генри несколько раз глубоко вдохнул, и при каждом выдохе из ноздрей летел белый пушок, как семена молочая или одуванчика. Байрум. Он рос в носу, но уже погиб, подумал Генри. Я высмаркиваю байрум! И тут он осознал, что зуд в бедре, во рту и паху давно прекратился. Язык по-прежнему был шершавым, словно обернутым обрывком ковра, но больше не чесался.

Даддитс, подражая ему, стал дышать носом, и кашель тут же сделался не таким надрывным. Генри порылся в пакете, нашел безвредный, не содержащий спирта сироп от кашля и налил чашечку Даддитсу.

– Выпей, полегче станет, – сказал он уверенно, стараясь думать так же: с Даддитсом важны не только слова, но и мысли.

Даддитс сглотнул робитуссин, поморщился и улыбнулся Генри. Кашель прекратился, но кровь все еще стекала из носа и из уголка глаза. Плохо дело. Даддитс побледнел и еще больше осунулся. Холод… бессонница… немыслимые для такого больного волнения… плохо дело. Он заболевает, а на последней стадии ОЛЛ даже респираторная инфекция может оказаться фатальной.

– Он в порядке? – спросил Оуэн.

– Дадс? Дадс у нас железный! Верно, Даддитс?

– Езый, – согласился Даддитс, сгибая прискорбно исхудалую руку.

При виде его лица, усталого, измученного, но улыбающегося, Генри захотелось кричать. Жизнь несправедлива, он давно знал и смирился с этим. Но то, что происходило сейчас, было более чем несправедливо. Чудовищно.

– Посмотрим, что тут есть попить хорошим мальчикам, – объявил он, открывая коробку для завтраков.

– Уби-У, – кивнул Даддитс. Он по-прежнему улыбался, но голос звучал еле слышно.

– Да, пора приниматься за дело, – сказал Генри, открывая термос. Он дал Даддитсу таблетку преднизона, хотя не было еще восьми, и спросил, хочет ли тот перкосен. Дадди, подумав, поднял два пальца. У Генри упало сердце. – Совсем никуда, верно? – спросил он, протягивая Даддитсу лекарство. Ответа он не ждал: такие люди, как Даддитс, не будут просить лишнюю таблетку, чтобы словить кайф.

Даддитс выразительно махнул рукой: comme ci, comme ça[75]. Генри хорошо помнил этот жест, такой же типичный для Пита, как привычка Бива жевать зубочистки.

Роберта наполнила термос шоколадным молоком, его любимым. Генри налил молока в чашку, выждал, пока забуксовавший на бугристой наледи «хамви» выровняется, и протянул Даддитсу. Тот запил наркотик.

– Где болит, Дадс?

– Есь. – Рука на горле. – Есь осе. – Рука на груди. И, нерешительно, слегка краснея: – И есь. – Рука на ширинке.

Инфекция мочеполового тракта, подумал Генри. О дьявол!

– Е ует уце?

– Обязательно будет лучше, – кивнул Генри. – Таблетки помогут, только подожди немножко. Мы все еще на линии, Даддитс?

Даддитс выразительно кивнул и показал вперед. Генри (не впервые) задался вопросом, что он там видит? Как-то сам он спросил Пита, и тот объяснил, что это нечто вроде нити, иногда почти неразличимой.

«Лучше всего, когда она желтая, – говорил Пит. – Желтое легче всего проследить, не знаю почему».

Но если Пит видел тонкую желтую нить, возможно, Даддитсу представлялась широкая желтая полоса, или дорога желтого кирпича, по которой шла Дороти.

– Если линия пойдет по другой дороге, скажешь, хорошо?

– Казу.

– Не заснешь?

Даддитс покачал головой. Как ни странно, он никогда еще не выглядел более оживленным и бодрым. Глаза звездами сияли с изможденного лица. Так иногда вспыхивают лампочки, перед тем как погаснуть навсегда.

– Если захочешь спать, скажи, и мы остановимся. Добудем тебе кофе. Нам не до сна.

– Оей.

Генри уже хотел осторожно повернуться, боясь разбередить ноющие мышцы, но Даддитс добавил:

– Исе ей оцет екон.

– Неужели? – задумчиво протянул Генри.

– Что? – спросил Оуэн. – Не понял.

– Говорит, что мистер Грей хочет бекона.

– Это так важно?

– Не знаю. Слушай, тут есть обычный приемник? Хотелось бы послушать новости.

Обычный приемник висел под приборной доской, и судя по всему, его поставили совсем недавно. В начальный комплект оборудования он не входил. Оуэн потянулся было к нему, но едва успел ударить по тормозам, чтобы не столкнуться с подрезавшим его «понтиаком»: передний привод и летние шины. «Понтиак» занесло, но судьба была пока милостива к нему – машина даже не слетела с шоссе. Водитель прибавил скорости, и «понтиак» рванулся вперед. По прикидкам Генри, он шел со скоростью не менее шестидесяти миль. Оуэн укоризненно нахмурился.

– Конечно, я только пассажир, – заметил Генри, – но если малый может проделывать такое без зимних шин, почему бы и нам не пошевелиться? Неплохо бы сократить расстояние.

– «Хаммеры» лучше приспособлены для грязи, чем для снега. Можешь мне поверить.

– И все же…

– Минут через десять мы его увидим. Спорю на кварту хорошего скотча. Он либо вылетит сквозь столбики ограждения и будет валяться под насыпью, либо застрянет на осевой. Если повезет, машина будет лежать правой дверцей вверх. Плюс… это, разумеется, всего лишь техническая деталь, но не забудь, что мы – беглецы, скрывающиеся от властей, и не сможем спасти мир, сидя в окружной. О Боже!

«Форд-эксплорер», полноприводный, но летящий с непозволительной для такой погоды скоростью около семидесяти в час, с ревом пронесся мимо, поднимая снежные хвосты. Багажник на крыше был завален небрежно связанными и едва прикрытыми брезентом сумкам и чемоданами. Неудивительно, если все это скоро разлетится по шоссе.

Позаботившись о Даддитсе, Генри свежим глазом осмотрел дорогу. Что ж, этого следовало ожидать. Противоположная сторона была почти пустынна, а вот машин, идущих в южном направлении, не прибавлялось, но Оуэн включил радио, как раз в тот момент, когда мимо промчался «мерседес», разбрызгивая комья грязи. Он нажал кнопку «ПОИСК», нашел классическую музыку, снова нажал, напал на юмористический канал, нажал в третий раз… и наткнулся на голос.

– …огромный обалденный косячок, – объявил голос, и Генри переглянулся с Оуэном.

– Куит аану, – заметил Даддитс с заднего сиденья.

– Верно, – кивнул Генри, когда владелец голоса шумно выдохнул в микрофон. – Именно марихуану, и судя по всему, действительно не пожалел травки.

– Сомневаюсь, что Федеральная комиссия связи одобрит это, – продолжал диджей после очередного долгого и шумного выдоха, – но если хотя бы половина того, что я слышал, правда, ФКС – это самая малая из наших забот. Межзвездная чума вырвалась на свободу, братья и сестры, вот в чем беда! Назовите это Горячей Зоной, Мертвой Зоной, Сумеречной Зоной, но постарайтесь держаться подальше от севера.

Долгая и шумная затяжка.

– Марвин Марсианин на марше, братья и сестры, так передают из округов Сомерсет и Касл. Чума, лучи смерти, живые завидуют мертвым.

Треск чего-то сломанного. Судя по звуку, пластика. Генри зачарованно слушал. Вот она, совсем близко, тьма, его старая подруга, но на этот раз не в голове, а в проклятом радио!