И нужна ли лучшая иллюстрация для этой догмы, нежели сегодняшняя Москва. Ах, Москва, сердце беспощадной политической диктатуры, город, сквозь который гнали пленных немцев и который на рассветах бороздили черные воронки чекистов, — где твоя грозная стать? Мнилось твоим фанатичным правителям, что этот город станет центром суда над историей, местом, где прозвучит приговор капиталу, а теперь это одно из многих мест, где богачи чувствуют себя безнаказанно. Теперь Москва сделалась Меккой богатых людей, местом, где удобно пустить в оборот уворованное, где прилично и со вкусом можно посидеть в ресторане, найти подходящий под любую фантазию ночной клуб и выбрать достойные пополнения для изысканного гардероба. Что русские богачи, не только они одни, но и весьма обеспеченные иностранцы теперь предпочитают жить в Москве — где еще такая качественная белая прислуга, интеллектуальное общение, икра и нефть? В Арабских Эмиратах, полагаете? Так ведь прислуга там не белая. В Португалии? Так ведь нефти там нет и икры. Словом, хорошо, что весь мир теперь открыт, и обеспеченный человек может выбирать, где устроиться: хочет — в Португалии, хочет — в Нижневартовске, а хочет — в Москве.
Как доверительно сказал за деловым завтраком нефтяник Ричард Рейли барону де Портебалю: я не вижу разницы, барон, где жить сегодня — в Лондоне, Москве или Париже. Я предпочитаю жить сразу везде. Тем более что самолет за три часа доставляет меня в любую из искомых точек.
— Действительно, — подтвердил Портебаль, катая за щекой мясную фрикадельку, — шарик сделался мал. Я уже много лет отдыхаю не на Корсике, как обычно, а в Патагонии. А мой партнер Майзель предпочитает теперь Байкал.
— Я имею в виду даже не отдых, а будни. Вы не поверите, — сказал Рейли, — порой приходится летать на деловой ленч в Лондон. И что вы думаете? Успеваю вернуться на поздний обед в Москву, в «Палаццо Дукале» на Бронную улицу.
— Неужели переночевать в Лондоне нельзя, — изумился Портебаль, уважающий комфорт.
— Понимаете, Алан, если назначена встреча с деловыми людьми, I mean, действительно с деловыми, men of decision, такими, как Луговой, например, или Дупель, — то я все же предпочитаю прилететь. И потом, что такое расстояние? Живем сегодня всем миром.
— Это верно, — согласился Портебаль, — я, скажем, частенько теперь летаю в Казахстан, а партнеры заманивают во Владивосток.
— Рыба? Я вам не советую, Алан. Вам, мобильному гражданину мира, связывать себя с этим неповоротливым бизнесом — зачем? Но что вы думаете о строительстве в Шанхае?
— Да, — согласился де Портебаль и отхлебнул минеральную воду, — я часто летаю в Шанхай.
Рейли, в отличие от Портебаля, употреблял алкоголь, и даже активно употреблял, иногда пил и шампанское за завтраком, однако день впереди был тяжелый — и он ограничил себя минеральной водой. Поэтому два гражданина мира подняли бокалы грузинской минеральной воды Боржоми (превосходящей своими качествами французский Эвиан) и салютовали друг другу бокалами в знак понимания и солидарности.
Для того чтобы сделалось ясно, какого рода порядок устанавливается в мире, что, собственно говоря, представляет собой новый социум, претендующий быть глобальным, чего от такого сообщества людей можно ждать, надобно понять, какой индивид наиболее полно этот мир воплощает, кто — персонально — есть микрокосм, воплощающий чаянья нового порядка. Каков он — искомый результат селекции? Иными словами, покажите портрет члена семьи, и станет ясно, что это за семья. Именно это и воплощает известная формулировка «гражданин мира»: гражданин мира — это такой полномочный представитель мира, который строем мыслей, характером деятельности, широтой кругозора воплощает не только свою биографию, но судьбу огромного социума. Нарисуйте портрет большевика, и станет ясно, что такое коммунизм; изобразите джентльмена, и вы увидите систему отношений просвещенного мира недавних веков. Скажем, полномочным представителем мира эпохи Ренессанса был библиофил, путешествующий из Тосканы в Рим, из Нюрнберга в Милан, порой, как Карпаччо, доезжавший до Турции, порой рискующий на морские вояжи; разумом и дерзанием этот человек охватывал весь мир, и понятно, зачем и как он его охватывал. Мир эпохи колониализма воплощал колонизатор, водружающий свой безжалостный флаг на Малакском архипелаге или в Индии. Мир эпохи утопических и тоталитарных чаяний воплощал оголтелый агитатор, вербующий отряды последователей от Африки до Ирландии. Иные скажут, что наряду с библиофилом мир Ренессанса явил кондотьера; наряду с агитатором мир утопий явил узника; и это правда. Правда, однако, и то, что эти ипостаси эпохи не находятся в противоречии, они лишь дополняют и проясняют одна другую: гуманист, он тот же кондотьер знаний, агитатор — узник убеждений. И — что самое важное — все предыдущие общества являлись (в прогрессивной демократической терминологии) обществами закрытыми, то есть продукт, производимый ими, не был универсален: большевик годился в качестве микрокосма для соцлагеря, но по ту сторону колючей проволоки в ходу был уже джентльмен. Задачей нового века явилось уничтожение барьеров и образование единой, разумно управляемой Империи нового демократического порядка. Зачем бы и потребовался глобальный план переустройства человечества, как не затем, чтобы создать универсальную модель личности — пригодную и в Африке, и в Антарктиде. Зачем бы и рушить стены ненавистных закрытых обществ, как не затем, чтобы единый тип «гражданина мира» стал употребим повсеместно? Сколь же интересно будет узнать, каков продукт общества открытого, обнявшего всеми своими просвещенными интенциями шар земной? Можно смело предположить, что новый порядок, новое открытое общество вырастило такого универсального человека (или уж, во всяком случае, завело гомункулуса в пробирке), который являет образец для любой культуры. Что значит понятие «гражданин мира» сегодня? Кому-то может померещиться, что это индивид, соединяющий в биографии своей разные нации, перешагнувший, таким образом, границы и узкие рамки прежних родовых отношений. Однако не всякие нации пригодны для объединения, далеко не любая комбинация стран и корней дает нам искомый феномен «гражданина мира». Иные границы столь неинтересны, что перешагивай их или не перешагивай — толку никакого нет. Казалось бы, взять, например, гражданина прежней, почившей в анналах истории, Югославии. Вот поистине персонаж, живущий на перекрестке родовых укладов, обычаев и конфессий — чем не гражданин мира? Но время показало, что нет — нисколько он на роль гражданина мира не пригоден. Видимо, мир сегодня таков (или, во всяком случае, желает быть таковым), что объединяется по избирательным признакам — и признаки эти хоть и связаны с культурами и конфессиями, но придирчиво их сортируют. Новый мир предлагает строгий способ отбора свойств — для того чтобы иметь право назваться его гражданином. Гражданин мира — это, оборони Создатель, никак не казах, работающий на молдавском предприятии и женатый на украинке, — такой человек не гражданин мира, он просто олух. Гражданин мира — это француз, женатый на американке, имеющий офис в Швейцарии, нефтяной бизнес в России, грузовой терминал в Латвии, офшорную компанию на Антигуа, а наемных рабочих вербующий в Сербии и Белоруссии.
Одним словом, предостережение социолога Хантингтона, гласящее, будто конфликты человечества происходят на стыке цивилизаций, было услышано и принято к сведению: следует — во избежание конфликтов — построить такую цивилизацию, которая бы оказалась всемирной и включала в себя прочие на дочернем основании. Эта новая, универсальная цивилизация создается для блага и во имя процветания «гражданина мира».
В свете сказанного делается самоочевидным, что феномен эмиграции попросту перестал существовать: эмигрантом является в современном мире неудачник, тот у которого ничего не получилось на родине и, по всей вероятности, не получится в чужой земле. Эмигранты — это пуэрториканцы в НьюЙорке, уроженцы Ямайки в трущобах Южного Лондона, турки в берлинском квартале Кройцберг. Вот они — эмигранты; прочие же, перемещающиеся по свету люди, — граждане мира. С некоторых пор стало нормой, что человек делит свое время меж тремя землями и затрудняется назвать какую-либо из них отечеством. Скажем, Гриша Гузкин, мастер, обласканный Германией, сохранивший российский паспорт, живущий в настоящее время в Париже и целящий перебраться в Штаты — какой земле он принадлежит? Он и сам не знает. И вот какой вопрос еще невнятен: человек с тремя паспортами — случись что, какому паспорту он будет верен? За какую родину станет сражаться? Так не случится же ничего, что может случиться? Зачем вы такие вопросы провокационные ставите, скажет любой гражданин мира, зацепи вы его этой дилеммой. А все-таки, ну, вот если война? За кого идти сражаться Грише Гузкину: за Германию, Францию, Америку или Россию? Или любому другому гражданину мира — что ему выбрать? В каком окопе сидеть?
