Моряк повертел в пальцах радужную бумажку, посмотрел ее на свет. И тут Тошка увидел, что это вовсе не деньги, а облигация внутреннего займа. Долговязый бессовестно надувал моряка.

«Ну, Антон Топольков, или вы самостоятельный человек, или же трус и лапша! — Тошка почувствовал, как холодок восторга тронул его скулы. — Сейчас или никогда. Вперед!..»

В самый последний момент мелькнула спасительная мысль: «А может, лучше позвать милиционера?..» Но он тут же гневно растоптал ее своими мокрыми сандалетами.

— Мсье! — крикнул Тошка. — Се не па монэ! Это не деньги!

— О! — сказал моряк и, подняв лохматые брови, посмотрел на Тошку.

— Он жулик, мсье! Мовэ, саль! Жулик!

Ах, как жалел сейчас Тошка, что у него по французскому всего лишь четверка. Да и какая это четверка, если он

ничего не может толком объяснить. Выходит, прав был отец, так часто твердивший ему:

— Любые знания, Антон, находят себе положительное применение в жизни. Взять, к примеру, иностранные языки. Учи ты французский поприлежнее, уже мог бы читать в оригинале таких классиков, как Бальзак, Анатоль Франс или Золя. Ну, а если осталось бы время, то и Александра Дюма...

Несмотря на то, что Тошка не мог читать в оригинале французских классиков, матрос все же понял его.

— О! — сказал он и еще выше поднял свои дремучие брови. — Шулик — не карош! Шулик — сэ тре маль!

— Ты чего лезешь, рахит? — зашипел на Тошку долговязый. — Чего вмешиваешься в бизнес? Я тебе сейчас устрою туберкулез!

Но он не успел ничего устроить. Тошка сбил его с ног. И, чтобы тот не вздумал подняться, сел на него верхом. И колотил его по шишкастой, стриженной «под бокс» голове. Он припомнил ему все: и свой заплывший глаз, и лобана, и те минуты противного страха, которые пришлось пережить тогда, возле кирпичного забора, заросшего пыльным репейником.

Долговязый орал дурным голосом и отбивался как мог. От его шикарной рубашки с треском отлетел рукав. Кое-как вырвавшись, он позорно бежал. Бежал молча, не грозя кулаком, не обещая устроить при случае туберкулез, не оглядываясь и не ругаясь уличными словами. И даже забыв на тротуаре скомканную облигацию.

Моряк в драку не вмешивался. Он с удовольствием досмотрел ее до конца.

— Ты карош! — похвалил он, показывая большой палец. — О! Бокс! Колосаль! Я тебе на. — Моряк вынул из часового кармашка маленький компас на красивой цепочке и протянул его Тошке.

— Что вы, не надо, зачем же!.. — засмущался тот, но моряк набросил цепочку ему на шею и, махнув рукой, скрылся в дверях Интерклуба.

...На следующее утро мама разбудила Тошку раньше обычного.

— Там тебя спрашивает какой-то, — сказала она. Очень хулиганского вида. В тельняшке и кожаной куртке.

Тошка, как был в трусах, выбежал в коридор. На пороге стоял Бобоська.

— Где ж ты пропадал столько времени? — спросил Тошка, когда они остановились возле скрюченной носатой старухи, продававшей розовые шары воздушной кукурузы.

— Две штуки, — сказал Бобоська, бросая в корзину деньги.

— Ты уезжал куда-нибудь из города? — не отставал Тошка.

— Уезжал, — нехотя ответил Бобоська. — Три дня болтался. В двух городах был. Получу из багажа тюк, а в нем пять-шесть свертков, ну и пошел по адресам.

— Почему в другом городе?

— А черт их знает, зачем они набрали такие заказы. Разве этого Скорпиона поймешь?

— Что он тебе говорит? Ну, насчет того, насчет кожанки?

— Чего говорит... Ничего. Все то же самое — отрабатывай. Или клади на бочку шесть тысяч. И вся беседа. Вот и ишачу. А ты что поделывал?

— Я? Да так... Ставридку ловил. Теперь времени поменьше — школа, уроки... Ты жалеешь, что бросил школу?

— Жалею. Мне десятилетка во как нужна! — Бобоська провел по горлу ладонью. — Я б в высшее мореходное поступил. А так что... — Он доел кукурузу, вытер пальцы платком. — Закуришь?

— Нет, я ж не курю.

— Все не начал?

— Нет.

— Все маму боишься?

— Никого я не боюсь! Я того долговязого, что тогда у Старой гавани нарывался, знаешь как отделал. По высшему разряду! Возле Интерклуба.

— Но! Правда?

— Неужели врать буду?

— Не будешь, это я знаю. Силен ты, Тошка! Один на один?

— Да.

— А та не помогала? С лобаном которая? Ну, в общем, капитана Борисова дочь?

— Говорю ж — один! — рассердился Тошка. — Он матроса обмануть хотел, облигацию вместо денег подсовывал.

— Матроса? Вот собака! Ты ему крепко дал?

— Крепко. Я ему устроил туберкулез...

Разогретый солнцем асфальт прилипал к подметкам. Укрывшись в тени камфорных деревьев, сидел шарманщик. Его щеки были похожи на два переспелых помидора.

— Эй, молодые люди! — крикнул шарманщик. — Закажите музыку. Можно польку, можно вальс. Хорошим людям без музыки душно жить.

— Зачем нам вальс? — сказал Бобоська. — А ты можешь так сделать, чтобы новую песню играть? Чтобы не только про моряка с кэча и про невест?

— О-о! — сказал шарманщик. — Легче мою обезьяну, моего Хумару научить вслух читать газету. Чтоб была новая песня, надо делать валики, выбивать дырки на картонах. Это сейчас уже никто не умеет.

— Жаль. А то вот он мировые песни может сочинять.

— Песни сочинять? Ты понял, Хумара, этот мальчик сочиняет песни.

Обезьяна, услышав свое имя, вскочила на плечо шарманщика. Она оскалила зубы и сердито ударила кулаком о кулак.

— Чего ты злишься, Хумара? — успокоил ее шарманщик. — Молодые люди не заказывали музыку, можешь спать на здоровье. Они сами сочиняют песни.

Но обезьяна, наверное, не хотела больше спать и решила заняться делом. Стащив с головы шарманщика парусиновый картуз, она принялась старательно перебирать волосы; близоруко щуря глаза, колупала кожу коричневым ногтем.

Мимо по тротуару бежал босой мальчишка. Асфальт жег ему подошвы, и он пританцовывал, держа двумя руками большое деревянное блюдо, стоявшее на его курчавой голове.

— Сладкий, печеный груш! — выкрикивал мальчишка.— Сладкий печеный груш!

Хумара бросил искать в голове своего хозяина. Он насторожился, вытянул шею, его старческие выпуклые глаза засветились.

— Че-че-че-че! — застрекотал Хумара, умильно поднимая вверх розовые ладони. — Че-че-че!

— Дай ему грушу, — сказал Бобоська мальчишке.— Имей уважение — это же твой предок. Смотри, как ты похож на него.

— А деньги кто даст? — невозмутимо спросил мальчишка.

— Я дам. — Бобоська вынул из кармана рублевку.— Только выбери самую большую и не забудь как следует повалять ее в сахаре.

Хумара жадно протянул обе лапки. Сквозь редкую бурую шерсть просвечивала его худая кожица. Он смотрел совсем как человек, маленький человек с полными слез просящими глазами.

— Если у меня будет много денег, — сказал Бобоська,— я куплю Хумару. И увезу его с собой в рейс. Чтоб он увидел снова свою Африку или, не знаю там, Индию. Я отпущу его — пусть живет на свободе, кушает груши сколько хочет.

— Если ты будешь покупать старых обезьян и отвозить их в Африку, у тебя никогда не будет денег, — рассмеялся шарманщик.

— Ну и черт с ними!

Хумара унес грушу подальше от шарманки, насколько позволяла ему тонкая стальная цепочка.

— Вот так и я, Тошка. — Бобоська невесело усмехнулся. — У Скорпиона на цепочке. Далеко не уйдешь...

— Покрути! — раздался за их спинами низкий отрывистый голос. Они оглянулись. Возле шарманки стоял Оришаури. — Покрути ящик! Костик слушать хочет. — Он погладил лохматую голову своего любимца.

— Ну тебя! — Шарманщик лениво зевнул. — Жарко. И потом у Хумары сейчас обеденный перерыв, разве не видишь?

— Покрути! — просил Оришаури. — Покрути ящик!

— Вон молодого человека проси. — Шарманщик кивнул на Тошку. — Он, говорят, песни сочиняет. Раз сочиняет — пусть поет. Зачем зря сочинять.

— А ты спой. — Бобоська толкнул Тошку в бок. — Спой! Мотив-то одинаковый. Давай! — Он поднял с земли шарманку, откинул упор, набросил на Тошкино плечо широкий потертый ремень. — Крути на все двенадцать баллов!