— Вчера Великий Хрт предупреждал меня. Он говорил, что честь Ярлграда пошатнулась и что нас ждут тяжелые и постыдные времена, если мы не одумаемся. И вот я думал день и думал ночь, а нынче говорю: острых мечей! храбрых врагов! и доброго мороза!

Они меня прекрасно поняли, а вам я на всякий случай объясню: зимой мы ходим на санях, а в оттепель дороги раскисают так, что по ним ни пройти, ни проехать, вот почему зимой добрый мороз нас всегда радует. Итак, я им сказал то, что хотел, потом еще два дня ушло на сборы. На третий день мы двинулись на Ровск. И мы не скрытно шли — вперед отправили гонца, чтобы он вызвал Гурволода в поле. Гурволод вышел, ждал. Не выходить к своим — это позор. Это когда нагрянут нечестивцы, Нечиппа или кто еще, тогда не стыдно укрыться за стенами. А тут, когда зовут свои, то хочешь или нет, а выходи!

Гурволод вышел, ждал. И его люди даже утоптали снег, чтобы нам удобней было биться. Я — через бирюча, конечно же, не самолично — приветствовал Гурволода и передал ему дары, а после выстроил свою дружину клином, ударил — и пробил их центр, а с флангов тут же подоспела наша кавалерия, и мы рубили их, рубили и рубили! Ну что ж, прямой таран, двойной обхват — все в точности, как в руководстве по стратегии, классический пример. И длинный Любославов меч меня порадовал, я славно накормил его. А после этим же мечом я обкорнал Гурволоду всю бороду и бросил ее в жертвенный костер, а самого Гурволода привели на веревке в Ярлград, и там уже…

Ну, скажем так, обратно к себе в Ровск он уже не вернулся. Да и не он один — Хрт был нещадно голоден! И вновь кивал мне и шептал.

И, может, он был прав. Да нет, я уже чувствовал — он прав! А я не прав — я мщу за легионы, которые легли под Ровском. Я, Барраслав — мщу за врага; позор! Я…

Нет! Навет! И я опять собрал всех воевод, опять сказал, и был добрый мороз, мы пошли на Стрилейфа и взяли его, и обкорнали ему бороду. А вот в Ярлград его не повели — я так велел, хоть было много недовольных. Вернулись и кормили Хрт, и Хрт опять шептал, но я опять его не слушал. А градским так сказал:

— Теперь — на Верослава!

И мы пошли. И взяли бы Тэнград. Но кончились морозы, сугробы пали, началась распутица, на реках ледоход, и мы остановились. Мне было стыдно возвращаться без победы, и я стоял и ждал, чтобы хоть немного подсохла земля и можно было идти дальше.

И вдруг прибыл гонец от Верослава. Тэнградский ярл прислал мне грамоту, в которой признавал мое безусловное старшинство над собой и тут же срочно призывал к себе на помощь, ибо, как он писал, на его земли идет криворотый народ, и одному ему этого свирепого и многочисленного врага не одолеть. Х-ха! Криворотые, слыхал я о таких. Когда-то это был грозный народ, их прежний ярл, дед нынешнего ярла, был весьма удачлив, многих побил и данью обложил. Однажды он даже ходил на Руммалию и взял немало крепостей. А после криворотые его то ли убили, то ли предали, потом опомнились, весьма о том жалели — и стали почитать его как бога, приписывать ему чудесное рождение, дар ясновиденья, способность к перевоплощению — как будто днем он человек, а ночью превращался в волка, ибо как будто он родился в волчьей стае и даже был якобы вскормлен волчьим молоком… Ну, и так далее. А силы у них нет! Ушел их полуволк, держава развалилась, живут они в землянках, голодают, и никого не трогают — боятся, а если вдруг и совершат набег, то тотчас же спешат обратно, восвояси. Их земли — это Шеломяни, места холмистые, непроходимые леса, глушь, беднота.

А Верослав как оробел! Мои воеводы над ним насмехались. А мне сразу подумалось, что здесь что-то не так, и потому я принялся расспрашивать гонца. Однако же гонец сам толком ничего не знал, а только говорил:

— Идут они. И очень много их. Все, говорят, идут, всем народом.

— Зачем же всем?

— Здесь жить хотят. А нас всех перебить. А что мой ярл? И пятисот мечей не наберет. Вот он и говорит: пусть де приходит Барраслав и отстригает мою бороду и, если хочет, отрубает мою голову — так это же хоть свой отрубит, а не криворотый!

А сколько их, тех криворотых, и почему они вдруг поднялись, гонец не знал. А, может, не хотел нам говорить или ему было не велено. А, может, вовсе лгал — все, от начала до конца. И грамота лгала, лгал Верослав, чтобы заставить нас идти по бездорожью, завлечь в засаду и накинуться, и перебить всех до единого, и… Знаю я! Мой дед, правда, в совсем других местах, так потерял четыре легиона и сам там же погиб, но так как его тела не нашли, то мой отец был вынужден предстать перед Синклитом и за него, за своего отца, выпить чашу цикуты. А через двадцать лет я, заложив имение, за полмиллиона номисм купил себе право вернуться туда — и разбил змеегорцев! И честь вернул…

Нет, то не я был, а Нечиппа. А я — ярл Барраслав. Ярл Верослав зовет меня встать за ним заодин. И, может, он не лжет. И, может, я, подумавши, и двинулся бы на Тэнград. Но в тот же вечер был еще один гонец — ярлградский. Он краток был. Сказал:

— Белун зовет тебя. Хрт требует. Не медли, ярл!

Я не посмел ослушаться. В ночь собрались и ночью же и двинулись. В пути гонец рассказывал:

— Хрт подал голос. Что-то говорит. А что, нам не понять. А Макья плачет. Да, ярл! Из камня текут слезы. Град оробел, не знаем, что и думать. И если б это все, так нет! На Плотницком Углу было видение: как будто кто-то в белом саване… А вот еще!.. А вот…

И много он о чем еще поведал. Я слушал и молчал. А воеводы шумно ужасались. Да все они, кого ты ни возьми, как дети малые.

А шли мы напрямик, спешили. Где наводили гати, а где вброд. Пришли — и сразу к капищу. Хрт, увидав меня, кивнул… и громко и отчетливо сказал: «Убей меня!» Вот так-то вот! Прежде шептал, а тут уже не выдержал, ни от кого не стал скрывать! Тогда я посмотрел на Макью. Да, верно, в ее каменных глазах действительно стояли слезы. А Хрт опять сказал: «Убей меня! Убей!» Я, оглянувшись, посмотрел на воевод. Чурпан, весь белый от волнения, спросил:

— О чем он говорит?

Я промолчал, не зная, что ответить. А Шуба:

— Ярл, скажи!

И остальные:

— Ярл! Говори! Ярл! Ярл!

А я молчал. И бил меня озноб. Руку свело… И так, сведенную, и повело ее к мечу, и рукоять меча сама собой легла в ладонь, пальцы сцепились, сжали рукоять… И чуял я, как наливаюсь силой! И как мой меч — меч непростой! — гудит, из ножен просится. И этот меч, я в этом был уверен, одним ударом поразит Благого Прародителя — и тот развалится и рухнет. А после я ударю еще раз — и рухнет Макья. И Бессмертный Огонь их сожрет. И тотчас и себя сожрет, погаснет. А выбежит Хвакир — я зарублю Хвакира. И тогда всякий, кто б ни пожелал, сможет вступить на беззащитную кумирню, открыть дверь в Хижину, войти, увидеть колыбель, меч обнажить…

И, что ужаснее всего, Хрт этого желает! И для того он мне и говорит…

— Ярл! Отвечай! — кричали мне. — Ярл! Ярл!

А я по-прежнему молчал. Сперва я был в большом, очень большом смятении. Потом, немного успокоившись и помянув Всевышнего, подумал так: «Кто я такой? Я разве варвар Барраслав? Нет, я — архистратиг Нечиппа, руммалиец, патриций, сын и внук патрициев, наш род — один из самых знатных в Полумире. Так что же я теперь, словно палач, буду рубить чужого бога? И ладно, был бы он с мечом и защищался бы! А беззащитного — ну нет, увольте! Я на такое никогда…»

А Хрт все повторял и повторял: «Убей меня! Убей!» — и с каждым разом громче, громче, громче! И меч гудел, из ножен вырывался. Да и рука моя…

Нет, все же никакой я не Нечиппа! Я — Барраслав, ярл, варвар. Я…

Посмотрел на Белуна. И головою покачал — нет, не могу! И не хочу!

А Хрт опять:

— Убей меня!

А все:

— О чем он говорит? Ярл, отвечай!

Но я молчал. Долго молчал! Потом, собрав-таки все силы, пальцы разжал… и снял руку с меча… и протянул ее волхву. Волхв подошел ко мне, взял меня за руку и, обернувшись к ним, сказал:

— Хрт призывает ярла в Хижину. Хрт хочет говорить ему недобрые слова. Так, Барраслав?