Тяжелые двустворчатые двери распахиваются, и его на мгновение ослепляет яркий свет. Лишь проморгавшись парень понимает, что дело не только в тысяче ярких электрических лампочек на хрустальных люстрах — все гости на этом балу разодеты в ослепительные бело-золотые наряды. Шуршащие юбки, кринолины, оборки и рюши. Строгие белые костюмы с тонкой золотой окантовкой — какая безвкусица. Приталенные обтягивающие платья, облегающие фигуру как вторая кожа, белые бальные платья с более короткими юбками чуть ниже колена. Похоже, здесь смешались всевозможные эпохи и королевства — сложно понять, где именно он находится.

Танцевальная музыка и гул незнакомых голосов оглушают, когда он проходит вглубь зала, лавируя между людьми. Он пытается вслушаться в разговоры, но не может разобрать слов — ни единого слова по-тиферетски или хотя бы по-кетерски. Но присмотревшись внимательнее к губам людей, становится понятно, что этот гул — лишь шум, не имеющий смысла. В этом сне нужно искать что-то другое.

Проталкиваясь среди разряженных гостей, он морщится и пытается понять, разобрать, увидеть то, что Луноликая Коф, покровительница снов и его самого, пытается ему показать. Но видит лишь незнакомые лица и среди этой толпы не может вычленить ничего значимого. И хотя он любит балы и светские тусовки, здесь он чувствует себя неуютно, так и не найдя своего места.

Но вдруг музыка и разговоры затихают так резко, что наступившая тишина оглушающе бьет по ушам. Сначала даже кажется, что он лишился слуха — на мгновение эта мысль пугает и обезоруживает. Вдруг поднимается паника, и толпа тут же превращается в рассеянный неуправляемый балаган, пытающийся затоптать его. Но всё вокруг перестает иметь значение, ведь наконец-то в толпе он видит то, зачем он здесь. Среди всего этого бело-золотого торжества резким пятном выделяется черное шелковое платье — безупречно скроенное, нежно струящееся по фигуре незнакомки. Он видит глубокий вырез на спине и восхищается смелостью девушки, которая явилась на это празднование в совершенно не соответствующем наряде. Ее светлые волосы собраны локонами наверху, подчеркивая изящную шею и тонкие длинные позолоченные серьги — единственное, что оказывается в тему бала.

Вся толпа вокруг расплывается, замедляется, становясь незначительным фоном. Лишь эта незнакомка впереди имеет значение. Он прорывается сквозь людей, пытается окликнуть ее, но та лишь удаляется всё дальше. Её черное платье дразняще мелькает то слева, то справа, совершенно дезориентируя потерявшегося парня. То и дело его пихают, отталкивают, хватают за край пиджака, чтобы задержать или увести за собой. Но он упрямо пролагает свой путь к этой принцессе в черном платье.

Внезапно появляется страх. Он подступает откуда-то снизу, заставляя подкоситься колени и задрожать пальцы рук. Парень замедляется и смотрит вслед Черной Принцессе, которая вдруг останавливается, словно услышав, наконец, его зов. Она оборачивается медленно, словно стараясь как можно дольше оттянуть этот момент. И внутри него всё холодеет. Вместо лица он видит белую маску — фарфоровое кукольное личико, совершенно неживое. В тусклых зеленых глазах нет жизни, а вдоль всего лица тянется паутинка трещинок. Вот-вот — и маска лопнет, обнажив то, что под ней. Но сейчас, когда эта фарфоровая кукла смотрит на него — или сквозь него — невидящим взглядом, трещины вдруг начинают покрываться инеем. Рот куклы разевается черной бездной, и вместо крика из губ начинает струиться плотный черный дым. Тяжелый, словно туман дождливым утром, дым опускается на пол и, клубясь в ногах суетящихся людей, устремляется к нему.

Он хочет убежать. Закричать. Бросить что-нибудь в Принцессу, чтобы разбить ее маску. Но страх плотно сковывает его в своих цепях, пока черный дым заполняет его изнутри, проникая внутрь сквозь уши, нос и глаза. Он задыхается, чувствует, как начинает терять связь с реальностью. Но прежде чем сознание меркнет, отдалённый нежный женский голосок мелодично звучит в его голове:

— Отыщи её, пока не стало слишком поздно.

— Выпрями спину!

Резкий окрик матери заставил Астрид нервно вздрогнуть и послушно вытянуться в струнку, расправляя плечи. Даже сидя к ней спиной, Каролина Бертельсен умудрялась держать контроль над всем происходящим, в том числе над своей дочерью. Быстрый взгляд Астрид метнулся вправо, к зеркалу, проверяя, как она выглядит. Аккуратно заплетенные в косы светло-пшеничные волосы лежали идеально — ни волоска не выбивается. Это раздражало. Как и тугой корсет под светлым бежевым платьем, стягивающий ее ребра и рискующий раздавить ей внутренние органы. Незаметно Астрид сделала глубокий вдох, переведя взгляд на суетящегося перед Бертельсенами фотографа-портретиста. И какой Святой Аркан дернул родителей сделать совместную семейную фотографию перед отъездом в Академию Саэрлиг?

Йоэн Бертельсен, сидевший на стуле рядом с Коралиной, был глубоко безразличен к происходящему. Наверняка в его уже порядком поседевшей голове вертелись вопросы, связанные с его железнодорожной компанией, а не с семейной фотографией. Тем не менее, выглядел он статно и сурово, как и полагается бывшему королевскому гвардейцу. Волосы уложены гелем и зачесаны назад, сухое жилистое лицо гладко выбрито, а широкие белые ладони покоятся на темно-синей ткани парадных брюк.

— Астрид! — недовольно прозвучал голос матери вновь.

Она послушно расправила плечи и вздернула подбородок, устремляя свой взор на громоздкий фотоаппарат, стоявший на треноге. До чего же родители были старомодны — уже давно появились компактные полароиды, позволяющие мгновенно печатать небольшие фотоснимки. Но нет, Бертельсенам требовалась огромная фотография во весь рост, которую можно будет присовокупить к портретам предков на стенах парадного зала.

Стоя за спинами родителей, Астрид пыталась выдавить из себя улыбку, когда ее пальцев, стиснувших плотную ткань платья, коснулась рука. Напряжение слегка ослабло, и Астрид, выдыхая, позволила этим пальцам скользнуть меж ее, ободряюще сжимая их. Когда моргнула яркая вспышка, улыбка Астрид уже была достаточно искренней и уверенной, чтобы не выглядеть странной на фотографии. Все еще ловя часто моргающими ресницами всполохи света после вспышки, она чуть повернула голову влево, где за спиной отца непринужденно стоял Мартин — ее брат-близнец. Заметив движение, он обернулся к ней и улыбнулся краешком губ, едва заметно, чтобы эту улыбку уловила только Астрид, знавшая брата как свои пять пальцев. В мельтешащих перед глазами бликах от вспышки он был словно солнечное дитя — с длинными светлыми волосами, собранными в низкий хвост, сияющими голубыми глазами и тонкой фарфоровой кожей. Они были похожи как две капли воды: только у Астрид были по-детски округлые щечки вместо высоких скул, чуть более вздернутый носик, в отличие прямого у Мартина, да родинка у правого глаза, а не у левого. Иногда, любуясь своим братом, Астрид ловила себя на мысли: «Считается ли самовлюбленностью, когда тебе нравится твой брат-близнец?»

Убедившись, что с фотографированием покончено, Астрид поспешно выдернула свою руку из пальцев брата, стыдясь своей минутной слабости и такой детской поддержки, которая и впрямь ей помогла. Опережая мысли матери, которая так и не обернулась — она видела гладко собранные в пучок блеклые волосы и прямую, как палка, худощавую спину, обернутую коричневым бархатом, — Астрид поспешила наверх, чтобы сменить парадное светлое платье с корсетом на более удобное дорожное. На мгновение задержавшись на верхнем пролете, она кинула взгляд вниз, где фотограф снова настраивал объектив теперь уже на трех человек. До боли закусив щеку со внутренней стороны, Астрид скользнула за дверь и тихонько прикрыла ее за собой. «Не ревнуй», — убеждала она себя, пока ее служанка Левитт поспешно стягивала с нее платье и расшнуровывала корсет. «Это традиция — фотографировать родителей с наследником, не более того». Но это не помогало. Астрид никогда не умела лгать сама себе. И этот случай лишь стал очередным подтверждением того, что родители любят Мартина больше. Как будто это было не очевидным в семье с патриархальными устоями.