========== Молитва под красным клёном ==========
«Иди вниз» — гласил потёртый клочок бумаги.
Ху Тао смяла записку и спрятала в карман объёмного подрясника{?}[одежда до пола, имеет длинные рукава ]. Девушка была в том возрасте, когда к закрытому чёрному одеянию прибавился клобук; от этого головного убора становилось жарко, в летнем зное и после тяжёлых нагрузок можно было ужаснуться тому, как часто с макушки стекали струйки пота. Приходилось жертвовать комфортом ради сохранения тайны, которую мужчинам нравилось разгадывать. Умаявшись гулянием по лесу, обрамляющему храм, Ху Тао с огромным удовольствием освободила голову из тканевой темницы, уложила убор таким образом, чтобы никто не заметил смятых краёв. Настоятельницы и другие сёстры, если узнают, что монахиня сняла клобук, — накажут, и русоволосая очень этого боялась.
Таинственная записка привела к чужбине, около которой весело журчала речушка и щебетали птицы. К монастырю поющие боялись подлетать. Ху Тао замедлила шаг, наслаждаясь любованиями крылатых существ: то клювом они касались чужого, то чесали около брюшка, вызывая довольные щебетания. Хоть лес и был наполнен разными мелодиями, девушка чувствовала наконец тишину, некую уединённость от всего, что творилось далеко от этого места, названного монахиней «роса». Такое же прозрачное, чистое, объятое лучами рассветного солнца. Ху Тао хмыкнула, не надеясь на счастье пройтись голыми ногами по тёмной траве, окунуть пальцы в чистейший ручей, побежать за ним, куда глядит золото глаз.
Ступая по смятой дорожке, окружённой пеньками, девушка завороженно шла вперёд. Место был прекрасным, однако не могла монахиня поверить, что найденная ей тишь — единственное, что хотел показать автор записки. Ху Тао желала утолить своё любопытство, нетерпеливо представляла, что могло ждать её внизу, по устью реки, поэтому, как только выдалась возможность, девушка бросила на дороге тяжёлый груз и стремглав побежала сквозь кустарники и ломанные ветки, расступившиеся словно по чужому велению. Монахиня так загулялась, потеряла счёт времени и была абсолютно убеждена в том, что её кожу окропит кровяная роса от розог настоятельниц. Они будут лупить, даже если Ху Тао поклянётся Властелином, что больше не будет сбегать.
Не могла длинноволосая не заметить одинокий церемониальный алтарь под краснеющим клёном, его крохотные створы и лесенку словно для маленьких прихожан. Монахиня опустилась на колени, чтобы рассмотреть детальнее, руками трогать не посмела, лишь обвела взглядом. Неужели кто-то приходил сюда молиться? Ху Тао огляделась, аккуратно сложила клобук на колени, скрестила пальцы и подставила их к губам — молилась так, как делала это каждый день по несколько раз.
Переступив порог совершеннолетия, монахиня желала лишь одного:
— Прошу, мой Властелин, я — рабыня твоя, ты — мой царь, огради меня от наказанья настоятельниц, защити меня от розог, прости за любопытство и полюби за него.
Чёткие, но полные надежды слова прозвучали в руки монахини. Рядом с алтарём кто-то свыше точно должен был услышать просящий шёпот, поэтому с небывалой уверенностью Ху Тао быстро поднялась с колен, отряхнулась и спрятала волосы под головным убором. Предстояла обратная дорога с тяжёлыми вёдрами в руках, в конце которой монахиню не ждало ничего хорошего. Золото в глазах потухло, уступая место блестящим слезам, мажущим красные, совсем не пухлые щёки. Ху Тао не могла представить ничего страшнее гнева настоятельниц. Чистилище казалось местом спокойнее, чем их кабинет, колющее сено — мягче, чем их ковёр, на котором монахини всегда стояли коленями. Девушка ускорялась и начинала плакать сильнее, надрывнее, не чувствуя, что дышит, она поднималась по склону. Железные прутья стирали ладошки до мяса, чтобы потом они вновь зарастали кровавой кожицей, ох, как же завидовала Ху Тао послушницам, их нетронутым мягким и нежным рукам, их розовым щекам не от усталости и злости, а от славного румянца.
Когда монахиням исполняется шестнадцать лет, они дают вечный обет целомудрия и послушания Властелину. Год назад у Ху Тао была возможность уйти из монастыря, но она не решилась — знала, что некуда вернуться. И теперь женский монастырь при скромной деревушке префектуры Ли Юэ был для девушки истинным домом и тюрьмой. Девушка уже почти смирилась, поэтому, как только оказалась в зоне видимости сестёр, развешивающих бельё, наконец вытерла слёзы и сильнее сжала прутья, чувствуя, как они впиваются в кожу. Монахини отвлеклись от работы, оббежали белые, развивающиеся на ветру, простыни и встали на пути Ху Тао. Девушки выглядели взволнованными, так разговорились, что не догадались помочь сестре с вёдрами, казалось, заметили их лишь тогда, когда об деревянную поверхность стола плюхнулось две тяжёлые ноши, от которых руки жгло царапинами.
В этот день монастырь праздновал день рождения настоятельницы по имени Фреки, организовав вовсе не скромный пир и упившись медовухой. Сёстры сказали, что Ху Тао очень повезло: весь монастырь, покуда настоятельницы спали, нарушил много правил, решив, что в праздник и им позволена «шалость» — так невинно был назван побег в деревню. Поскольку наступил обед, все жительницы монастыря принялись за работу, и вода Ху Тао пригодилась, как никогда, в том числе и для того, чтобы напоить сухие рты настоятельниц после добротной пьянки. Вечером за водой отправили уже другую девушку, чему обладательница кровавых глаз была очень рада.
На самом деле они были вовсе не кровавые, как говорила сама Ху Тао. Они больше напоминали крохотные плоды вишни — кислые, спелые, которыми казалось можно напиться. А нередко в них блестело что-то золотое — крохотный самородок.
Ху Тао думала, что останется наедине с горой посуды на всё оставшееся время до отбоя, ведь в монастыре дежурным не было принято помогать. Девушка с нетерпением ждала, что завтра сможет отдохнуть и вылечить полученные увечья до следующего дня «ответственности перед своим домом», поэтому двигала тряпкой проворно, полоскала усиленно, погружая руки в таз со жгучим средством. Раньше все послушницы стирали вещи в щёлочи и мыльном корне, однако с новой волной чумы было принято решение обрабатывать вдобавок сервиз, столовые приборы, инструменты в этой же смеси для профилактики. В монастыре чумой никто не заболел.
Не могла не радовать мысль о том, что никто из сестёр не пострадал, и всё же Ху Тао неприятно морщилась, нередко вынимая руки из таза и отряхивая с них жгучую пену. Кожа до локтей покраснела, а израненные ладони шатенки покрылись жуткими волдырями.
— Твои руки выглядят помертвелыми, сестра, прискорбное зрелище, — монахиня обернулась на голос и увидела сестру Янь Фэй, которой дали прозвище «фиалка», потому что она очень любила ухаживать за клумбами в саду и редко кому позволяла помогать себе в этом деле, да и сама девушка, признаться, была похожа на распустившийся цветок. — Давай помогу, ежели ты не против, — одета монахиня была в то же самое одеяние, но лицо выглядело пухлее, по сравнению с Ху Тао. Сестра Янь Фэй около месяца назад приехала из другого монастыря, сгоревшего в пожаре, отчего настоятельницы не нагружали бедняжку работой, а послушницы недоверчиво присматривались.
— Нисколько не против, сестра, — шатенка улыбнулась, видя перед собой пухлощёкое лицо соседки по комнате, с которой они сразу сдружились. — Ты закончила работу в саду?
— Закончила ещё во время твоего побега, — Янь Фэй специально произнесла тише, на что Ху Тао благодарно кивнула. — Что было внизу ручья? Автор записки?
— Нет, там был… — монахиня оглядела тусклую комнатку, не в силах избавиться от навязчивого чувства, что за ними кто-то наблюдает. — Там был церемониальный алтарь неизвестному Богу…
— А вдруг Дьяволу? — встрепенулась Янь Фэй, забирая посуду из измученных рук соседки. — Неужели, автор записки на грешную сторону забрать хотел?
— Фантазёрка ты, фиалка. Просто чья-то неудачная шалость, — ответила Ху Тао несколько печально и понурила взгляд в почти опустевший таз.
Чей-то тяжёлый шаг на лестнице заставил вздрогнуть. Монахини устремили взгляд ко входу и, не дожидаясь, пока фигура войдёт в комнату, встали и поклонились, сложив руки к низу живота. По телу Ху Тао пробежали лёгкие мурашки, а Янь Фэй осталась невозмутимой при виде белокурой настоятельницы по имени Нин Гуан. Женщина была самой молодой из трёх главных аббатис{?}[настоятельница женского монастыря], самой привлекательной и требовательной. К политическим вопросам монастыря её не подпускали, поэтому женщина нашла себе развлечение: издеваться над послушницами за все те годы унижений, когда она была такой же обычной серой монахиней. Нин Гуан, скрытая лишь тонкой ночнушкой, вошла в коморку, в которой готовились кушанья и мылась посуда.
