Байки для друзей (вместо предисловия)
Угу и ах! - как много в этом звуке, для сердца русского сплелось. И черти чем отозвалось... Во картина! Знал бы, дальше не писал. Так сказать, о мелких подробностях, нашего мелкотравчатого осознания. Каждый среднестатистический гражданин ... в каждую среднестатистическую осень... с несусветной скукой копается в собственных штанах, на предмет успокоения. Я Вас любил, чего уж боле...
Но к вящему моему удивлению, в любом человеке, живут двое. Наверное, для более полного самоудовлетворения. Или так, посмеялся кто нам неведомый. Маленький оратель и гадитель открывает глаза и стереоскопически осматривает окрестности. У него еще нет точки опоры, и он пучит зрачки в кучку. Сбалтывает два изображения в одно и сравнивает, сравнивает...
- Г-ррр! Сизый! - кричит человечек и бухает с размаху очередной игрушкой об пол.
- Дядя Федя, - утверждает главный в его жизни авторитет мама. - И вообще, перестань гуркать и говори правильно. Откуда она знает, что правильное именно то изображение, где утреннее похмелье не оставляет следов на носу пресловутового дядьки Федора?
С годами, под тяжким гнетом пищевой необходимости, рациональность съедает интуицию целиком, и мир прояснятся. Нет желания изображать восторг и целоваться с киской в губки. Киска сама поцелует вас за определенную плату или в силу непреодолимых обстоятельств, именуемых браком.
Мир сужается до кукольных размеров и залысинами давит на воротник. Тебе за сорок, и максимум интуиции в том, что завтра, будет завтра. Но, слава Богу! Есть еще сны, и их неуправляемое изображение туго поддается обыденности и тупизне. Вы скажите, сны - убежище для шизофреников и тонко усмехнетесь в пудовый кулак. Исключительно пикантное состояние. Но тогда почему строем в сортир не ходите, под айн-цвай-драйн не чавкаете? А то на чужих женщин глаз положили? Ей Богу грешно, не ча зенки пялить. И что на вас грусть в среднестатистическую осень нападает? Значит не одни мы больные и Вас на нее тянет?
Итак, об осени, сия книга построена на интуиции и об интуиции. Логика в ней есть, но весьма витиевата. Шестереночки скатывают зубки, клинит маховички и проскальзывает, проскальзывает... Можно с глубоким почтением возвернуться в зад, но лень тетка! Я лучше вам карту подложу, репером крапленую. Глядишь, кто и выиграет. Поехали от априори.
Жили-были два мальчика в мирах, ну очень параллельных. Один грешил волшебством, другой детством. Друг к другу через сны, как в замочную скважину отроки доглядывали (т.е. один видел сны другого и наоборот). Но чудеса того мира в окончании впали в дикую рациональность, обросли взрослыми заботами и невыполнимыми обязанностями, а наше детство растаяло как дым. И дверка в Чудо бы захлопнулась, все пучком, обыденность на взводе. Но воображение, какое яркое воображение. Через него-то к нам беды и приходят.
Картинки бешено вертелись в водовороте, события напрочь раздолбили мертвую колею. Они переплелись! И я думаю, что это был правильный выбор. Ваш выход мальчуганы! Я считаю, что нет ничего дороже и могутнее Вашего воображения.
Сны Лури (то бишь наш мир) выделены курсивом. Пусть нам будет легче. Наша вторая половинка застоялась, как конь в конюшне. Нет былой прыти. Логика как кривая клюка, не поспевает за шагом в бездну жизненного пространства. Но вот что странно. Сжатая по периферии временным потоком, проколотая, повязанная им насквозь, Мозаика складывается в картину. Это миг настоящего Чуда и длинна его сама Вечность.
Луря рос со мною наперегонки. Его университеты чередовались с моими. Разочарования пощечиной били в лицо. Но скользящее лезвие грани не притуплялось ни на секунду. Слишком занимательным оказался хоровод, слишком стремительно он вращался. Обыденность не успевала.
Я расскажу вам о его волшебном мире. О соприкосновении его мира с нашим. В нем нет большей меры зла, чем в мире нашем. Оно лишь лежит на самой поверхности. Оно более определенно. Оно требует энергии и новизны. Оно питается нашими душами. Тонкой, холодной плетью сосет под ложечкой.
Когда-то, кто-то запер его в силе обстоятельств. Но время пришло. Сдвинулся хоровод, океанами ярчайших образов, чуждых снов выплюнулся на экраны телевизоров и компьютеров. Это ли не шизофрения? Когда наши дети сутками уставлены в экраны, когда перебить попсу может только наркотик. Это ли не шизофрения...
Где мир твой, о отрок? Напрочь растерян в голожепом безумии раззявленных ртов, глодающих пепси, жвачку и презервативы. Сующий прокладки с мультигелем прямо в нюх. Где небо в тяжелых предзакатных лучах? Где травы, пропитанные ароматом первовосприятия? Где ты, отрок? Время Земли настало.
Когда-то, кто-то запер ублюдочный мир ханжества и вранья в ящик, который я назвал гробом. Но крышка сдвинута. Океаны слезливой магмы клокочут через край. А мы заперты в унылых коробках многоэтажек и силимся понять голубизну неба, через экраны телевизоров. Но им отвратительно само понятие голубизны. Они приклеили к нему вывеску содомии.
Крышка сдвинута. Раскаленная холодом лава пресыщения съедает наши души, пропитывает желания юности в вырожденность. Это ли не шизофрения? Я не призываю бить микротранзисторным ящиком об асфальт. Конь застоялся. Выпустите его на луга, на волю. Не ничего яростнее и сильнее дикой скачки.
Пространство катится за горизонт. Небо чередует закаты и восходы. Леса полнятся зеленью. Они тянут стволы-руки к вышине. Как это по-человечески. Как это по-русски, в конце - концов. Выплеснуть душу за горизонт. Раствориться в пути глазами.
Неоконченное заседание.
Ядовито зеленая, сдуревшая от жары лета муха, жужжала нагло и деловито. Навозная, - с отвращением подумал Илларион Пелыч. - Ждешь его противного, как раздачи маслица и мясца в заветном буфете, а оно бац обухом по голове. Не продохнуть, и за тридцать пять градусов. И мухи поганые, и с помоек воняет.
