Этого я не знала, но надеялась, что именно в Боровке я найду ответы и что старый дом, который получила в наследство от своих «приемных» бабушки и деда, поможет мне заново обрести себя.
У них, кстати, была родная дочь, но та давно перебралась в Москву. Затем укатила в Нью-Йорк, после чего, по словам разобиженного деда, старательно разрывала любые связи со своим «нищенским» прошлым в российской глубинке. Настолько этим увлеклась, что даже родную внучку забыла показать.
Но двадцать лет назад им на голову свалился мой отец – непутевый ученый с младенцем на руках. Вышел из леса прямиком к крайнему дому в деревне – тому самому, с красной черепичной крышей, синими полинялыми воротами, бабушкиными парниками и гаражом, в котором дед Вася постоянно чинил свою старенькую «Ладу» и вечно чихающий «ИЖ-Планету».
Ничего объяснять не стал, просто сунул им на руки плачущую годовалую девочку. Вот и пришлось старикам заботиться, причем не только о малышке, но и о моем отце, который, по словам деда, был с «серьезными завихрениями».
И они позаботились и очень хорошо – вырастили меня, затем без вопросов перебрались в купленную отцом квартиру в Н-ске, потому что мне нужна была нормальная школа. Каждое утро бабушка заплетала мне косы и готовила обеды, таскала на тренировки, пока я не стала ездить в Олимпийский Центр сама. Дед научил ловить рыбу, кататься на велосипеде, а потом и на мотоцикле, и неплохо стрелять – мы ходили с ним на охоту, – в то время как мой отец продолжал пропадать, с головой погруженный в свои исследования.
Правда, иногда он занимался и мной – мы играли с ним в странные игры, которых не знали мои сверстники, и говорили на странном языке, аналога которому я так и не нашла.
Бабушка и дед терпеливо у него ни о чем не спрашивали, потому что, подозреваю, заключили с папой негласный договор – он не отбирает у них меня, а они не задают ему лишних вопросов.
И мы были счастливы. А потом они все умерли – все, все! – оставив меня одну на грязной дороге, с покрытыми темными корками льда лужами, на рычащем мотоцикле возле нашего старого дома.
Последний раз мы с папой приезжали сюда ранней осенью, через месяц после похорон бабушки. Я разбирала ее вещи, а отец привычно пропал на несколько дней. Куда он уходил? Зачем? Я давно уже ничего не спрашивала, понимая, что ответов все равно не будет. Что папа по привычке заявит, что еще не время и он расскажет мне обо всем позже.
«Позже, Ника! Ты еще маленькая, у нас с тобой полно времени!..»
Но он ошибся, времени нам как раз не хватило. Да и как его может хватить?..
Помню, как в тот раз я складывала бабушкину одежду, собираясь отдать ее в церковь. Но разве можно это отдать? Эти расшитые ее руками наволочки? Вязаные крючком белоснежные скатерти? Перину, которую она сбивала мне каждый вечер перед сном? Куда деть воспоминания, от которых постоянно слезы на глазах?.. О чае с клубничным вареньем, о запахе свежеиспеченного хлеба и парном молоке в стакане, дожидавшемся меня на кухне?
Куда все это? Кому все это?
А резиновая лодка в гараже по соседству со старым мотоциклом, удочки и снасти, охотничьи ружья деда, запертые в сейфе? Быть может, оставить моим детям, чтобы и они росли счастливыми и свободными? Но мне уже двадцать один, а к этому времени меня никто так и не заинтересовал – ни одного кандидата в будущие мужья!
Пробовала однажды, встречалась с парнем из Академии. Цветы, кино, комплименты… Но дальше поцелуев у нас ничего не зашло. Они вызывали у меня легкое недоумение, переходящее в раздражение, и я решила все это прекратить, подумав, что со мной что-то не так. Гормональный сбой вкупе с заводским дефектом. Какие уж тут дети?!
Вздохнув, потрясла головой, разгоняя воспоминания о прежней жизни. Я была в ней счастлива, несмотря на серьезный заводской дефект и мелкие жизненные неурядицы.
А сейчас?..
Сейчас я открыла ворота и отогнала свой новенький мотоцикл – подарок папы на двадцатилетие – к гаражу. Поднявшись на цыпочки, отыскала под крышей тяжеленный ключ от дома. Прошла по дорожке мимо укрытых на зиму розовых кустов – бабушка научила, – махнула с крыльца боровскому старожилу деду Захару, пришедшему посмотреть, кто приехал.
Подозреваю, это было единственным его развлечением на сегодня, потому что зимой и ранней весной здесь смотреть особо было не на что – если только на непролазную грязь и подтаявшие серые сугробы.
Молодежь давно уже перебралась в город, а за ними потянулись и те, кто постарше. В Боровке оставались лишь несколько стариков, которым попросту было некуда податься. Правда, к лету деревня оживала – появлялись дачники, а по пыльным улицам вдоль кривоватых заборов носилась на велосипедах вывезенная на природу детвора.
– Что, Никусь, отдохнуть приехала? – спросил дед Захар прокуренным голосом, затем шмыгнул покрасневшим на морозе носом.
Кашлянул, выругался негромко, вспомнив недобрым словом чью-то мать.
– Да, дядя Захар, – ответила ему. – Отдохнуть.
– А батя твой?
– А батя мой не приехал.
– Ну, раз так, то… – он снова кашлянул. – Если что надо, то ты приходи, – произнес неуверенно, потому что знал, что я не приду.
Окинул меня взглядом с ног до головы – затянутую в черную кожу, с золотистыми непослушными локонами, выбивающимися из-под темной облегающей шапочки, которую я надевала под мотоциклетный шлем. Пожав плечами под серым ватником, захлюпал ногами в необъятных резиновых сапогах по боровской грязи в сторону ближайшего магазина.
Идти до него было всего лишь пять километров.
Дед Захар ушел, а я прошла в дом. Затопила печь. Затем, прислушиваясь к размеренному потрескиванию дров, выпила холодной колы, выловив ее из черного рюкзачка. Отломила кусок хлеба – оказалось, так вкусно вприкуску с сыром! Быть может, потому, что последний раз я ела…
Наверное, вчера. Или, возможно, позавчера.
После смерти отца подобные вещи меня мало интересовали, потому что перед глазами постоянно вставал свежий черный холм на Новом Кладбище и серый мраморный памятник с надписью: «Теперь ты принадлежишь небу». А еще выбитое на нем имя – «Ариан Гардов» – и дата его смерти, потому что я даже не знала дату его рождения.
Я почти ничего о нем не знала! Кроме того, что папа жил, растил меня и что-то старательно записывал в своих тетрадях на языке, которого я не понимала. Странные черточки и закорючки, издали похожие на руническое письмо, тогда как вблизи… они ни на что не были похожи! А потом он взял и умер от гриппа. Сгорел за день, и в больнице мне выдали бумаги о смерти. Что-то спрашивали о вскрытии, но я лишь покачала головой.
Зачем? Кому это нужно, если его уже не вернуть?
И мне даже некому было сообщить о его скоропостижной кончине – в его университет или же фонд, где он работал, потому что в потертом кошельке отца я нашла лишь несколько мятых купюр и ни одной визитки. В мобильном телефоне тоже был всего один номер.
Мой.
И ни одного входящего или исходящего звонка.
Вот и все!.. Он взял и ушел в мир, из которого уже не возвращаются, а я осталась. Но перед смертью он взял с меня обещание, которое я собиралась исполнить – уйти через разлом в Черной Топи и сказать королеве Керрае, что та была не права. А еще то, что Улайд спасут золотые крылья.
Понимала, что это все горячечный бред и на болоте я найду… болото, но все равно думала туда отправиться, а после начать новую жизнь с чистого листа.
Но сперва мне надо было разыскать свое наследство.
Прошла по чистым полам, оставляя за собой грязные следы. Спустилась в холодный подвал, где стоял сейф – здоровенный, проржавевший по углам железный ящик, в котором дед Вася хранил свои охотничьи ружья, а отец, по его словам, оставил мне заветную шкатулку. Комбинацию я прекрасно знала – та же самая, что открывала наш сейф в городской квартире, где всегда лежала приличная сумма на повседневные расходы, о происхождении которой папа ни мне, ни бабушке с дедом никогда не отчитывался.
Он вообще никогда и ни о чем нам не отчитывался.
