Но под Новый год она разместила в Сети свое фото, где сняла себя в платье им прежде не виданном – черном с белым воротником. На этом «селфи» был виден только верх платья, но Эдик осмелился предположить, что на Лере – платье, и не ошибся, написав ей в личном послании:

– Новое платье? Я его раньше не видел.

– О, у меня еще много платьев, которых я для тебя не надевала.

– Это очень хорошо. Я в предвкушении.

– Перестань!

– Прости…

* * *

Теперь же поднимаясь по крутой лестнице на самый верх маяка, Эдик вспоминал ее восьмое платье, которое ему не довелось увидеть нигде кроме снимка. И грудь стиснула тоска, ведь любимая женщина осталась далеко на востоке Евразии.

Он думал уже не о маяке и даже не об его окрестностях. Все мысли по-прежнему занимала Лера.

Сердцем и душой Эдик всегда был отсюда – с Северо-Запада, хоть и вырос посреди Сибири, за тысячи километров как от Тихого, так и от Атлантического океанов. Сейчас же Эдик вернулся на свою духовную родину. Ведь основа европейской, а следовательно, русской и советской цивилизации – это Европа.

Сама Лера была сказкой средь белого дня. Она одевалась как принцесса, невероятной прихотью судьбы занесенной в забайкальские горы – прекрасная дочь бурятских степей! А Эдик своей упорядоченностью и спокойствием был еще более близок далёкому Западу. Но в Лере он нашел для себя сказку в обычной серой жизни, перед самым ее концом…

Эдик понимал: их пути с церковью расходились изначально: он верил, что преобразовать общество можно путём насилия… даже если это насилие совершает сама Природа, само Мироздание.

«Всё-таки жаль, что я не успел увидеть на ней восьмого платья», сожалел смотритель маяка, начиная крутить ручку фонаря.

И на Атлантику пошёл свет, на тёмные волны, чтобы последние дошедшие корабли пришвартовались к порту Тромсё – города, в котором нет зимы, как и везде на побережье Норвегии: Гольфстрим даже в январе делает всю природу бесснежной.

Смотритель маяка Эдуард включил музыку. Из колонок компьютера, стоявшего на дощатом столе, раздалась баллада любимой группы из Питера, посвященная его нынешней профессии – одинокой и чудной, но такой нужной людям должности смотрителя. Правда, в балладе пелось об ирландском или шотландском маяке со странным названием Ар-Мэн. Но Ирландия – страна со сходным с норвежским климатом и тоже на краю Европы. И по причине постоянной прохлады, в будущем там могли бы располагаться серверы сайтов со всего света… Но нет уже этого света – кроме призрачного свечения маяка. Странствие в ночи для мира просветлённых только начинается – здесь, на краешке Ойкумены…

Сильный порыв ветра хлопнул по стеклам, на мгновение погас свет ламп на потолке. Но Эдик успокоил себя: в краю фьордов несмотря на частые ветра, зимой гораздо теплее, чем в его снежной стране:

«Это тебе не четыре ледяных месяца, царящие на всем протяжении от Питера до Владивостока, и тем более – не обычные для Восточной Сибири двадцатиградусные морозы. Зачем жить там, где зря мучаешься? И там, где тебя не ценят? Надо жить в краю, где нет резких перепадов температуры, у моря – здесь. Вот только как я проживу без ее восьмого платья?».

Любовь позвала за собой…

Я был в раздумье. Она позвала меня за собой – путь лежал на цокольный этаж дома культуры, где я находился уже больше трех часов.

Всё закончились, люди расходились, и на пустующих стульях кроме меня и Ланы почти никого не оставалось. Она сидела рядом, в своем коротком черном платье, и спрашивала, пойду ли я на хор, в котором она пела уже в третий раз. Во время мероприятия она придвигалась ко мне почти вплотную – в облегающем платье из тонкой черной шерсти, которое она надела в тридцатиградусный январский мороз, и своим плечом она касалась меня…

Сейчас там, внизу, начиналась репетиция хора. Мне эти заботы были не ни к чему – я пришел сюда ради Ланы, чтобы ее увидеть лишний раз. Мне не нужна была какая-то самодеятельность, еще более сокращающая время отдыха в субботу после напряженной трудовой недели…

– Как ты думаешь, – спросил я ее, – нужно ли мне идти на хор?

– Решай сам. Почему ты меня спрашиваешь? Я не решаю за тебя.

На самом деле, она решала, куда мне идти, даже того не осознавая. Я был бессилен устоять перед ее чарами, и не мог покинуть ее, если оставалась хоть какая-то возможность побыть рядом с ней.

Дополнительное занятие было мне ни к чему… Но, немного подумав, я решил идти за ней вниз в подвальный этаж. И не пожалел.

Спустившись по узкой и крутой словно трап, лестнице, я увидел комнату, украшенную настенными росписями для детей – морские корабли и пираты. В следующей комнате одна стена была раскрашена в темные и светлые полосы, а другая – в приятный малиновый цвет.

Но в хоре петь понравилось – тем более энергетика детской комнаты подарила непередаваемое эстетическое удовольствие.

Так что меня позвало меня вниз, на репетицию ненужного мне хора? Любовь. Пусть безнадёжная и угасающая – но любовь.

Горная дорога

Журналист Эдик переминался студёным утром на остановке в поисках запропавшей маршрутки. Январский мороз долгой сибирской зимы, бестолковое расписание частников, давным-давно вытеснивших большие автобусы – всё это привело молодого человека к догадке: городу нужен легкорельсовый транспорт. Необходимо соединить отдалённые микрорайоны и поселки вокруг Улан-Удэ окружной железной дорогой.

Он написал зарисовку о будущей пригородной железной дороге. Свободному эссе Эдик дал название «Горная дорога».

Город со всех сторон окружён хребтами – по ним и следует провести железную дорогу. С трудными участками на горных подъемах легче справиться вагону на рельсах: там, где автомобили будут скользить в мокрый снег, пройдёт пригородный поезд. А курсировать по ветке будут облегченные локомотивы, близкие трамваю – существуют железнодорожные автобусы… К тому же обходной путь с одной окраины до другой быстрее, чем поездка через городские улицы в пробках.

Мало кто знает, что через пригороды уже собирались построить железные пути. На лесистой окраине стоит заброшенная железнодорожная станция, а рядом недостроенный апатитовый завод. Ответвление от Транссибирской магистрали выходило к станции Вознесеновка. Ведь Транссиб огибает город по правому берегу реки Селенга, а ветка должна была идти вдоль левого берега, мимо поселков Солдатский, Сотниково, Ошурково. Но помешало начало 90-х: отмена плановой экономики, крах всего и вся…

Эдик прекрасно предугадывал судьбу своего эссе, но горечь отклоненной статьи совпала с отчаянием от затухающей чувства к любимой женщине…

Когда они стояли на трамвайной остановке, он смотрел мимо Лары на белое небо, на заснеженные тротуары. И понял: Любовь догорала в скупых лучах зимнего заката, пробивающихся сквозь марево серых туч. Их роман близился к концу, ибо через неделю наступал День рождения Лары, на котором ее подруга Нюра окончательно добила Эдика в глазах Лары.

Поздним вечером Эдик сел на маршрутное такси и помчался на окраину Улан-Удэ – он спешил на день рождения к своей любимой.

К востоку от города, за холмами находился микрорайон, где живет Лара. Рабочий поселок, названный в 30-е годы Машинным заводом, построили прямо на холмах – только часть улиц находилась на небольшом плато, а остальные круто подымались вверх, создавая непередаваемый в своей суровой красоте пейзаж.

Лара позвонила и попросила приехать пораньше, так как ее дочь приболела и надо было пораньше отпраздновать ее юбилей.

Пока ехало маршрутное такси, успело почти совсем стемнеть, и он вышел в синих сумерках. На остановке, как и в октябре, когда он впервые приехал к ней, росли высокие тополя. Не заглядываясь на пейзаж, подвигнувший в декабре к стихам о первой встрече с Ларой, Эдик быстро зашагал вверх по улице – его явно заждалась, ведь маршрутка минут двадцать продвигалась через пробку от Площади Советов до Элеватора.