Сборник рассказов «Мечты в коробке»
В шкатулке
Крышка шкатулки открылась, и в сонный полумрак ворвался солнечный свет.
– Где она? – прозвучал женский голос. – Я же её вчера сюда бросила!
Изящная ручка перевернула содержимое шкатулки и исчезла.
– Ну вот, – проворчала Английская Булавка, – из-за вороха старого барахла меня и не нашли.
– Эй-эй, поосторожнее! – надменно произнесли серебряные Серьги. – Вы как-никак в шкатулке с драгоценностями находитесь!
– Подумаешь, драгоценности!.. – хмыкнула Английская Булавка. – Вас уже и в утиль-то не примут!.. Из ценного здесь только вон то – золотое, да и то… какое-то тусклое, – кивнула на лежащее в уголке Обручальное Кольцо.
– Тс-с!.. – прошептали жемчужные Бусы. – Не тревожьте, оно и так грустит… Их ведь в паре принесли – мужское и женское, – добавили, оглядываясь. – Они и лежали-то в шкатулке рядом. Да недолго – расстались… Вот оно и потускнело.
– Ха!.. Было бы из-за чего тускнеть! – повернулся молодцеватый Перстень. – Я вот сам по себе – один, и ничего – бодр и весел!
– Хм!.. – усмехнулась Английская Булавка. – А вставочка-то у вас – фальшивая!
– Ну и что?! – не смутился Перстень. – Какая разница? Камешек и камешек!.. – потёр рукавом вставку. – Главное – оправа!.. Ну-ка, взгляните – хорош? – прошёлся, красуясь.
– Это верно – камешек и камешек… – прошамкала старая Брошь. – Лишь бы все на месте были… Вот у меня несколько штук выпало. Жаль, а то я бы ещё покрасовалась…
– А признайтесь, голубушка, – заговорщически подмигнул Перстень, – вы на своём веку многое повидали?
– Да-а!.. – радостно колыхнулась Брошь. – Я у старой хозяйки в почёте была!.. А какие раньше платья носили – из панбархата, одно другого лучше!.. А какие шали на плечах!.. Ммм…
Я о прошлом теперь не мечта-аю,
И мне прошлого больше не жа-аль…
– запела дребезжащим голосом.
– Да-да, – переглянулись Бусы. – Если бы застёжка не сломалась, мы бы тоже красовались, да ещё и на самом видном месте.
– Ну, самое видное место у нас! – самоуверенно произнесли Серьги.
– Да будет вам спорить, – неторопливо произнесла янтарная Заколка для волос. – Выше всех всегда я стояла.
– Ну, теперь-то, как и все – в шкатулке без дела лежите, – не удержалась, чтобы не подколоть, Английская Булавка.
– Увы… – вздохнула Заколка для волос. – Старая хозяйка причёски уже не делает, а молодёжь теперь коротко стрижётся…
– Вот и получается, что самая нужная вещь – я! – заявила Английская Булавка. – Меня то и дело берут! Даром, что не драгоценная, а вот – рядом с вами в шкатулочке лежу!
Все замолчали.
– Да где же она? – раздался недовольный возглас.
Лёгкая ручка опустилась в шкатулку и, немного поискав, достала Английскую Булавку. Потом шлёпнула по крышке шкатулки. Стало темно и тихо. Никто уже не разговаривал. Немного позавидовав, каждый успокоил себя мыслью, что Английская Булавка всё же – простая, и не чета им – драгоценным украшениям.
У камина
Подевалась куда-то кочерга. Хозяин и в поленнице поискал, и за камином, и в золе рукой пошарил – нигде нет. «Придётся новую купить!» – решил. Принёс и положил у камина…
– Ах!.. – сморщила губки новенькая Кочерга, тряхнув изящной ручкой. – Уже испачкалась!
– Рад приветствовать вас, сударыня! – почтительно склонил голову старый Камин.
– Здравствуйте, – неодобрительно взглянула Кочерга на потемневшую облицовку.
– И мы рады!.. Мы рады!.. Мы рады!.. – наперебой заговорили весёлые Дрова.
– Будем дружить, – приветливо заскрипело стоявшее рядом Кресло. – Вы, верно, новенькая?
– Да! – довольно завертелась Кочерга, поблёскивая боками. – Я здесь недавно. А раньше жила на складе. Там всё такое яркое, блестящее! – восторженно прошлась перед новыми знакомыми. – И тазы, и вёдра, и самовары!
– Ну, все мы когда-то блестели, – добродушно прогудел Камин. – Время берёт своё… Да и не в блеске счастье.
– Да-да! – отозвалось Кресло. – Мы ведь тоже были молодыми и бравыми… ершистыми, хе-хе!.. Помнится, с Камином поначалу даже вздорили, а теперь – моё почтение! Уж сколько лет дружим!..
– Нет! Вы не понимаете! – воскликнула Кочерга. – Может, вы и были молодыми, а я хочу всегда оставаться молодой!.. Ну, посмотрите на себя, на что вы похожи?!. У Камина весь свод закоптился, стенки потрескались, Кресло того и гляди развалится, да и обивка обносилась… Нет! Я хочу всегда блестеть! Хочу яркой жизни!
– Ну, у кого жизнь яркая, так это у меня! – высунулась из коробочки Спичка.
– И у меня!.. И у меня!.. – вылезли вслед остальные. – Вот увидите, как мы горим!
– А мы?! – воскликнули Дрова. – Ещё как пылаем!
– Ах, друзья мои! – подошла к ним Кочерга. – Я вам так рада!
Спички и Дрова заспорили – кто ярче горит. Поднялся неимоверный гвалт, и только Зола, снисходительно глядя на них, молчала.
– Да… Наверное, это почётно и увлекательно – ярко сгореть, – вздохнул Камин. – Но мы служим долго – держим тепло и уют в доме. В этом наше предназначение. И вряд ли его можно назвать неинтересным…
Разговор прервал вошедший хозяин. Он сложил в камине дрова. Чиркнув спичкой, развёл огонь, сел в кресло и долго сидел, задумавшись и глядя перед собой. Время от времени брал кочергу и поправлял угасающие угли. О чём он думал, глядя на вспыхивающие в глубине камина огоньки? – Кто знает…
Метель за окном
– Метёт-то как!.. – глядя в окно, задумчиво произнесла стоявшая на письменном столе Настольная Лампа.
– Да-а… – взглянув, кивнула старая Чернильница. – Заметает… и белый свет, и каждый след…
– Весь свет не заметёт… Да и не каждый след можно замести, стереть… – заметило треснувшее Пресс-Папье.
– Вот уж нет! – живо отозвался потемневший Ластик. – Я всё, что угодно, могу стереть!
– То-то от вас рожки да ножки остались! – хохотнул Карандаш.
– На себя бы взглянули! – не остался в долгу Ластик. – Не Карандаш, а огрызок какой-то!
– Зато меня называли «быстрым», – возразил Карандаш. – А какие люди со мной работали!.. А какие зарисовки мы делали!.. – покачался радостно.
– Да-да!.. – подхватила Точилка. – Иной гость любил тонкую линию, так что и мне доставалось работы.
– Ну, и грубой работы хватало, – не уступал Ластик. – Иначе меня наполовину не стёрли бы.
Все замолчали. Слышно было, как шуршит снег, ударяясь о стекло, да воет ветер.
– Без черновой работы не бывает, – нарушила молчание Чернильница. – Бывало, как начнут писать, так столько клякс понаставят, столько бумаги изведут, пока до чистовика доберутся!.. Без этого – никак…
– Это верно, – отозвалась Перьевая Ручка. – А который писака перьев переломает – и не счесть! Но уж, если попадётся каллиграф – так, поверьте – душа радуется! Такие завитки выведет, такой почерк выкажет – буковка к буковке, одно слово – бисер.
– Главное, чтоб этот бисер не оказался кляузой, – хмыкнул Ластик.
– На моей памяти – не было, – покачала головой Перьевая Ручка, – а вот добрых слов много написано. А уж, каких только историй – и не перечтёшь!.. Помните ли, уважаемая, – обратилась после паузы к Чернильнице, – ту давнюю историю с поэтом, что заезжал к хозяевам погостить?.. Вот уж, чего не забыть, так не забыть!..
– Именно её я имел ввиду, говоря, что не каждый след можно стереть, – кивнуло Пресс-Папье. – След в душе или в сердце ничем не сотрёшь – ни временем, ни расстоянием…
– Ой, да расскажите эту историю! – завертелся Ластик. – Ну, расскажите!
– Что ж, – согласилась Чернильница, – только я опять стану плакать.
Она взглянула в окно, наполовину занесённое снегом, и начала свой рассказ:
– Тому уж лет семь или восемь… А приехал как-то к нашему хозяину его племянник. Сам – молодой да бравый, одно слово – гусар! Что выправкой, что лицом, что умом – всем взял!.. Да и нраву был весёлого. Вокруг него только и было – шум да смех. А ехал-то молодой барин к себе в часть… Дядя в нём души не чаял и уговорил задержаться недели на две. Что тут веселья-то было, народу!.. Хозяин на радостях гостей зазвал. Каждый день – песни да танцы, хозяйка-то хорошо на рояле играет!.. И вот она – душенька моя – влюбилась в этого молодого барина. Да и как в него было не влюбиться – такого распрекрасного молодого человека!.. Признаться, я и сама… словом, потеряла голову наша хозяюшка. Так и щебетала, так и пела с молодым барином. Хозяин-то сам – человек хоть и положительный, а всё же в летах. Да-а… – Чернильница помолчала, припоминая. – Конечно, заприметил он, что жена увлеклась не на шутку, да что поделаешь… К чести племянника надобно сказать, что и сам он любил дядюшку и хоть веселился с гостями, да меру знал. Всё стихи писал – вот за этим столом и сочинял – хозяйке посвящал. Так ведь из любезности!.. А она, матушка моя, всё на свой счёт принимала.
