Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Роберт Стифенс

Тайна королевы Елисаветы

I. Первое представление «Гамлета»

В три часа пополудни, в холодный мартовский день, в понедельник, 1601 г., на маленькой башенке огромного деревянного здания, расположенного на берегу Темзы, немного западнее Лондонского моста, взвился красный флаг и раздался звук трубы. Это огромное здание имело круглую форму, и большая часть его была даже без крыши; построено оно было отчасти на кирпичном, отчасти на каменном фундаменте. Это был знаменитый, так называемый «Круглый» театр (Globe theatre); красный флаг и трубный звук обозначали, что «слуги обергофмейстера» сейчас начнут представление. В этот день, как гласила афиша на дверях, должна была идти «Трагическая история Гамлета, принца датского», написанная Вильямом Шекспиром. Лондонские жители хорошо знали, что этот «Вильям Шекспир» — один из вышеупомянутых «слуг обергофмейстера» и написал уже несколько пьес, разыгранных этими «слугами». Многие из прочитавших афишу сразу угадали, что «трагическая история», вероятно, заимствовала свой сюжет из пьесы какого-нибудь старинного автора, и что она уже не впервые появляется на сцене.

Шумная аудитория всевозможных возрастов и сословий, в фуфайках, в штанах, в брыжах и в плащах, в шляпах с перьями и в простых шапках, нетерпеливо ждала, чтобы раздвинулась наконец потертая занавесь, отделявшая сцену от зрительного зала, похожего на огромный, круглый амбар. Вдоль стен этого театра шла деревянная галерея, а под ними возвышалась площадка, разделенная на ложи, называвшиеся «комнатами» и украшенные спереди цветною материей. Сцена и комната актеров были покрыты соломенною крышею, а деревянные галереи заменяли крышу ложам.

Самая внутренность театра, имевшая форму буквы «О» и называвшаяся «двором», была вся заполнена почтенными гражданами, учеными, судьями и адвокатами в черных одеждах, здоровенными солдатами, всевозможным другим народом самых различных профессий или совсем без профессий. Все они говорили, смеялись, покупали фрукты, пиво и вино у бесчисленных продавцов, сновавших повсюду, и над их головами не было никакой крыши, кроме голубого неба. Здесь не было ни сидений, ни пола под ногами, все стояли прямо на земле.

Толпа в этом так называемом «дворе» ждала начала представления с нетерпением. Разодетая же в бархат и шелк, знатная публика сидела в своих ложах и лениво посматривала на более интересную публику в галереях, причем имела скучающий, разочарованный вид. Наиболее солидные граждане в галереях и во дворе, очевидно, пришли сюда, чтобы за шесть или восемь пенсов получить то удовольствие, на которое они могли рассчитывать за свои деньги. В самой верхней галерее собрались мальчики, поедавшие яблоки и грызшие орехи; они боролись между собою и рады были смеяться своим собственным шуткам так же, как и тому, что происходило на сцене. Во дворе виднелась группа разодетых женщин известного пошиба, они курили, как мужчины, и отстаивали, как могли, свои места от других. Две или три дамы, мало заботившиеся об общественном мнении и презиравшие его, сидели открыто в ложах, но в масках.

Время от времени, до начала представления, появлялся какой-нибудь молодой аристократ, надушенный, украшенный перьями и драгоценными камнями, вооруженный шпагой с золотой рукояткой и вложенной в бархатные ножны; он высокомерно и презрительно поглядывая кругом, проходил в «комнату» лордов, т. е. в главную ложу, выходившую к сцене, или же отправлялся прямо на сцену, покрытую циновкой, и садился там на треножный стул, который он приносил сам, или ему подавал его паж, получивший этот стул у театрального служителя за шесть пенсов. Там, на таких же стульях, по бокам сцены, восседали другие такие же аристократы; некоторые из них разговаривали между собою, другие играли в карты; отсюда ясно можно было расслышать, как актеры смеялись и болтали в актерской, делая последние приготовления к началу представления.

Один из франтов, восседавших на стульях около сцены, зажег свою трубку и сказал, обращаясь к другому и слегка пришептывая:

— Много пройдет еще времени раньше, чем лорд Соуптгемптон явится сюда посмотреть на своего друга Вильяма.

Соуптгемптон в это время сидел в Тауэре (в крепости), так как он был замешан в заговоре, душою которого был герцог Эссексский, окончивший свою жизнь на плахе в феврале месяце; теперь судили его сообщников.

— Может быть, и мы не скоро увидим опять игру Вильяма после этой недели, — ответил его собеседник, щекотавший тростником ухо третьего лорда. — Разве вы не знаете, что актерам обергофмейстера приказано теперь отправляться играть в провинцию за то, что они играли «Ричарда II» в присутствии приверженцев герцога Эссексского, когда те замышляли свой заговор?

— Дело в том, что я был погружен с головой в любовь к одной прелестной даме в Блекфиаре в продолжение целого месяца, и поэтому я ничего не знаю о том, что происходило здесь за последнее время.

— Происходило то, что я вам сейчас говорил, и вот потому-то у нас за две последние недели было столько новых пьес и между ними две пьесы, написанные Вильямом Шекспиром. Актеры должны иметь в запасе несколько новых пьес для провинции, особенно для университетских городов. Ведь эти актеры были, собственно говоря, в большой дружбе с эссексскими заговорщиками; счастье их, что у них при дворе много других друзей, вроде Уолт-Рэли, иначе они тоже очутились бы в Тауэре вместо провинции.

Первый франт, посматривая на черную занавесь, закрывавшую часть сцены, сказал сквозь зубы:

— Вильям Шекспир должен быть сегодня в надлежащем расположении духа, чтобы разыгрывать свою трагическую историю: друг его Соуптгемптон в тюрьме, Эссексс казнен, сам он высылается из столицы. Удивляюсь только, как такой сердечный человек, как Шекспир, этот джентльмен в полном смысле слова, может находить удовольствие в подобной компании, как он вообще может быть актером и в состоянии писать пьесы для увеселения этой вонючей черни.

Каковы бы ни были воззрения самого Шекспира на этот счет, в данную минуту у него были другие заботы в голове. В пустой актерской, закрытой занавеской со стороны сцены, он ходил от одного актера к другому; многие из них были еще не совсем одеты, другие уже наклеили себе парики и фальшивые бороды, иные успели загримироваться и ходили взад и вперед, повторяя про себя свою роль с озабоченным видом. Шекспир успокаивал всех, и, казалось, волновался меньше присутствующих. Он уже отчасти облачился в свое одеяние духа отца Гамлета, и только его волнистые волосы, слегка рыжеватые, как и заостренная клином бородка, ещё не были спрятаны под шлем, который он должен был потом надеть. Его добрые карие глаза быстро и осторожно оглядывали всех актеров, и когда он убедился, что актеры для первой сцены уже совершенно готовы и другие тоже скоро будут одеты, он подал наконец знак поднять флаг и затрубить в трубы.

При виде этого флага последние запоздавшие в театр ускорили свои шаги, чтобы поспеть вовремя. Многие аристократы подъезжали на лодках прямо из своих роскошных дворцов, расположенных на набережной, ехали также верхом на лошадях или в колясках или же переплывали Темзу на яликах; простые граждане, адвокаты, солдаты, матросы и простой народ стекались со всех сторон на паромах или пешком от Лондонского моста и из ближайшего соседства. При звуке трубы публика в театре громко воскликнула: а-а! послышались и другие восклицания в этом же роде. Все актеры высыпали из актерской, некоторые подошли к самой занавеси, другие остановились недалеко от нее, сейчас должно было начаться представление «Гамлета», обессмертившего потом имя своего автора — Шекспира.

В актерской, где оставалось всего только несколько человек, ожидавших реплики, вызывавшей их на сцену, ясно было слышно все, что говорилось на сцене, а также слышны были комментарии и громкие замечания публики во «дворе» и напыщенный смех аристократов, смеявшихся над собственными шутками. В узкие высокие окна врывался холодный бледный свет мартовского дня и падал прямо на лицо молодого стройного актера, усы которого были так хорошо прикреплены, что их не трудно было принять за настоящие; в те времена, когда вообще было в моде красить волосы, настоящие бороды и усы часто казались фальшивыми. Волосы молодого человека были чудного каштанового цвета, но это был их естественный цвет. Голубые глаза и довольно резкие черты лица придавали ему отчасти добрый, отчасти горделивый вид, он старался стоять спокойно, чтобы ни одним движением не выдать беспокойства, снедавшего его, как это всегда бывает с главными актерами, когда они впервые выступают в новой пьесе.

1
{"b":"235886","o":1}