– Оливер, ты болен.

– Я… что?

– Ты серьезно болен.

Этот ужасающий диагноз прозвучал из уст человека, который вообще-то в медицину пришел довольно поздно. Настолько поздно, что до сегодняшнего дня я думал, что он работает пекарем. И звали его Филипп Кавильери. Когда-то я женился на его дочери. Потом она умерла, но перед смертью взяла с нас обещание присматривать друг за другом. Так что с тех пор я раз в месяц навещал его в Крэнстоне, и тогда мы ходили в боулинг или напивались, закусывая какими-нибудь экзотическими сортами пиццы. Ну, или он приезжал в Нью-Йорк, но и тогда времяпрепровождение проходило примерно по тому же сценарию.

Однако сегодня, вместо того, чтобы, сойдя с поезда, поприветствовать меня какой-нибудь избитой пошлой фразой, он ни с того ни с сего вскричал:

– Оливер, ты болен!

– Неужели, Филипп? И что же, согласно твоему профессиональному мнению, со мной, черт побери, не так?

– Ты до сих пор не женился!

Без лишних слов он повернулся и направился к выходу. Чемоданчик из кожзаменителя раскачивался в его руке.

Залитый лучами утреннего солнца, город из стали и стекла казался почти что дружелюбным. И мы решили прогуляться пару кварталов до моей халупы, которую я шутливо называл своей «холостяцкой квартиркой». На углу 47-й улицы и Парк-авеню Фил вдруг спросил:

– Ну, и как ты проводишь вечера?

– Насыщенно! – ответил я.

– Насыщенно, да? Что ж, это хорошо! С кем?

– С «Полночными всадниками».

– Это что, шпана какая или рок-группа?

– Не угадал. Группа юристов, подрабатывающих волонтерами в Гарлеме.

– И сколько раз в неделю? – нахмурился Филипп.

– Трижды, – сказал я.

Некоторое время мы шли молча. Но на углу 53-й улицы и Парк-авеню Фил снова нарушил тишину:

– Значит, остальные четыре вечера у тебя свободны.

– Ну, у меня много работы в офисе.

– Ах, да, конечно. Работу нужно выполнять. – Что-то Фил не очень сочувственно отнесся к моим откровениям по поводу ужасающей кучи навалившихся дел. Надо, пожалуй, указать на их важность.

– Я очень занят в Вашингтоне. Через месяц слушается дело по Первой поправке. Школьный учитель… – я не успел договорить, как он перебил:

– Да, конечно, учителей надо защищать!

А потом добавил, так, невзначай:

– А с бабами как в твоем Вашингтоне?

– Понятия не имею, – отмахнулся я и зашагал вперед.

На углу 61-й улицы и Парк-авеню Фил Кавильери остановился и заглянул мне в глаза.

– Оливер, черт тебя подери, когда ты собираешься снова запустить свой движок?!

– Не так уж много времени и прошло, – ответил я. А сам подумал: кто-то из великих философов сказал, что время лечит. Сказал бы он еще, сколько времени нужно, чтобы излечиться!

– Два года, – отреагировал Филипп Кавильери.

– Полтора, – поправил я.

– Ах, да… – ответил он, но хрипотца в голосе выдала, что он по-прежнему помнил тот холодный декабрьский день… полтора года назад.

До дома оставался всего квартал, за это время я попытался разрядить атмосферу, вовсю расхваливая квартиру, которую снял после его прошлого визита…

– Это и есть твое жилье?

Фил оглядел квартиру. На лице его появилось столь искреннее удивление, и я даже забеспокоился: что может быть не так? Ведь в то утро я специально пригласил уборщицу, чтобы она навела в доме порядок.

– Как называется этот стиль? – поинтересовался Фил. – Собачья будка-модерн?

– Ну, – замялся я, – потребности у меня довольно скромные…

– Вот что я тебе скажу, Оливер. Крысы у нас в Крэнстоне живут как раз в таких условиях. А некоторые и лучше. И все эти дурацкие книги… Зачем они тебе?

– Это правовая литература, Фил.

– Ага, конечно, – ответил он. – А чтобы развлечься, ты гладишь их корешки, да?

Думаю, вот это уже можно расценивать как вторжение в частную жизнь!

– Слушай, Филипп, это мое дело, чем я занимаюсь, когда остаюсь один!

– Да кто же спорит? Только вот сегодня ты не один. Сегодня вечером ты и я выходим в люди!

– Куда?

– Знаешь, я не для того купил этот модный пиджак – который ты, кстати, даже не похвалил! – чтобы пойти смотреть какой-то дурацкий фильм. И уж тем более заплатил деньги за новую стрижку не для того, чтобы понравиться тебе! Вот что, сегодня мы будем кутить и гулять. И заведем новые знакомства!

– Какие еще знакомства? – прервал я поток изъявлений Фила.

– Как какие? Романтические, конечно же. Так что давай, наряжайся!

– Я и так регулярно хожу в кино, – попытался я возразить.

– Ага, конечно. Слушай, я, конечно, понимаю, что ты собрался получить Нобелевскую премию за свое страдание, но до такого я тебе дойти не дам! Слышишь меня? Не дам!

Казалось, что он вот-вот начнет метать молнии.

– Оливер, сын мой, – превратился Филипп Кавильери в преподобного отца Филиппа. – Я здесь, чтобы спасти твои душу и задницу. Внемли же моим словам. Ты внимаешь?

– Да, отец Филипп. Что же мне надлежит делать? – поддался я.

– Жениться, Оливер.

Мы похоронили Дженни ранним декабрьским утром. Очень повезло со временем, потому что к полудню циклон из Новой Англии принес с собой столько снега, что город превратился в огромного снеговика.

Родители поинтересовались, не хочу ли я вернуться в Бостон поездом вместе с ними. Я вежливо отклонил предложение, сославшись на то, что не могу оставить Фила одного. На самом деле ситуация была диаметрально противоположной: я, никогда в жизни никого не терявший, теперь собирался учиться у него, каково это – скорбеть.

– Не пропадай, пожалуйста, – попросил отец.

– Хорошо, – ответил я, пожав его руку и поцеловав маму в щеку. И поезд унес их на север.

Первое время в доме Кавильери кипела жизнь – родственники не хотели оставлять нас с Филом одних. Но постепенно все разъехались – дома их ждали семьи. Уезжая, каждый из них взял с Фила обещание, что тот займется булочной и окунется в работу – это был единственный выход. Он неизменно отвечал на эти слова кивком головы, выражавшим неопределенное «да».

И вот мы остались совершенно одни, только Фил и я. Нам даже не нужно было ходить за продуктами: уехавшие родственники снабдили нас месячным запасом провизии.

Теперь, когда не было всяких кузин и теть, которые как-то отвлекали меня от тягостных мыслей, инъекция новокаина, с которой я отождествлял церемонию похорон, переставала действовать. Вот глупый: а я до этого воображал, что уже испытываю боль, хотя на самом деле это было просто какое-то отупение. Самая жуткая пустота только теперь начинала подкатывать к горлу.

– Слушай, тебе нужно возвращаться в Нью-Йорк, – сказал Фил. Сказал так, словно сам был не очень в этом уверен. Я воздержался от комментариев по поводу того, что сам он наверняка не сразу сможет вернуться к работе. Вместо этого произнес лишь:

– Не могу. У меня еще запланирована новогодняя вечеринка в Крэнстоне.

– С кем это? – спросил он.

– С тобой! – ответил я.