Литмир - Электронная Библиотека

Он отвел взгляд и смешал Милли еще один коктейль.

Поставил перед ней стакан. Взял со стойки доллар и отвернулся к кассе.

–  Погоди, возьми это, – сказала Милли.

Боб обернулся на нее через плечо:

–  Этого хватит, чтобы покрыть долг.

Боб покупал одежду в «Таргете» – новые футболки, джинсы, спортивные костюмы; у него была «шевроле-импала», отец отдал ему ключи от машины в 1983 году, и на спидометре было еще далеко до ста тысяч, поскольку Боб никуда особенно не ездил; за дом было выплачено, налог на недвижимость смехотворный, потому что кому, на хрен, охота жить в такой дыре? В общем, если у Боба что и было, о чем догадывались лишь единицы, так это приличный доход. Он положил долларовую банкноту в кассу. Сунул руку в карман, выудил свернутые в рулон деньги, отсчитал семь двадцаток и добавил в кассу.

Когда он снова повернулся к Милли, та уже сгребла мелочь и рамку для фотографий обратно в сумку.

Пока Милли пила коктейль, Боб закончил с уборкой и вернулся за стойку. Милли сидела, гремя кубиками льда в стакане.

–  Ты когда-нибудь слышала о Малом Рождестве? – спросил он.

–  Конечно, – ответила Милли. – Шестое января.

–  Теперь никто уже не помнит.

–  В мое время это кое-что значило, – сказала она.

–  Во времена моего отца тоже.

–  Но для тебя уже ничего, – произнесла она печально, словно жалея его.

–  Ничего, – согласился Боб, чувствуя, как в груди словно бьется пойманная птица и не находит выхода.

Милли глубоко затянулась сигаретой, с наслаждением выдохнула. Снова закашлялась и потушила сигарету. Она надела поношенное зимнее пальто и засеменила к выходу. Боб распахнул перед ней дверь – на улице шел легкий снежок.

–  Спокойной ночи, Боб.

–  Иди осторожнее, – сказал Боб. – Не поскользнись.

В этом году вывоз мусора в той части Флэтс, где жил Боб, пришелся на двадцать восьмое число, и народ с вечера выставил свои баки к краю дороги, чтобы утром их забрал мусоровоз. Пока Боб шел к дому, он с любопытством и огорчением разглядывал, чту люди выбрасывают на свалку. Просто диву даешься. Столько почти новых и уже поломанных игрушек. Столько разной техники, которая еще прекрасно работает, однако ей вынесли приговор. Тостеры, телевизоры, микроволновки, стереосистемы, одежда, машинки, самолетики и чудовищные грузовики с дистанционным управлением, которым всего-то и нужно каплю клея здесь и кусочек изоленты там. И не сказать, чтобы его соседи были особенно зажиточными. Сколько раз Боб просыпался по ночам из-за семейных ссор из-за денег, не мог упомнить всех, кто по утрам впихивался в метро с осунувшимся от тревоги лицом, сжимая в потном кулаке газету, раскрытую на странице объявлений о найме. Он стоял за этими людьми в очереди в супермаркете и видел, как они перебирают свои льготные продуктовые талоны, и в банке, когда они обналичивают социальные чеки. Кто-то из них работает на двух работах, у кого-то есть крыша над головой только благодаря доплатам для малоимущих, кто-то мрачно заливает убожество своей жизни в «Баре Кузена Марва», глядя в пустоту и стискивая ручки пивных кружек.

И все равно они покупают и покупают. Строят себе виселицу из долгов и, когда, кажется, что помост вот-вот рухнет, берут в кредит гарнитур для гостиной и взгромождают его поверх всего остального. И если они одержимы желанием покупать, то в той же мере, если не в большей, одержимы и желанием выбрасывать. В горах мусора Бобу виделась едва ли не болезненная зависимость, его не оставляло ощущение, что в унитаз спустили добротную пищу, которую, по уму, не надо было бы в себя пихать.

Боб – выпавший из этого дурного круга из-за лежавшей на нем печати одиночества, из-за своей неспособности удержать возле себя человека, вроде бы заинтересовавшегося им дольше чем на пять минут дежурного разговора, – по временам предавался на этих тротуарах греху гордыни: гордился тем, что не потребляет бездумно, не ощущает необходимости покупать то, что его настойчиво призывает купить телевидение, радио, рекламные плакаты, журналы и газеты. Не покупая, он, впрочем, не становился ближе к своей мечте, поскольку мечтал лишь о том, чтобы не быть одному, но он сознавал, что его мечта недостижима.

Боб жил один, в том самом доме, где прошло его детство, и, когда казалось, что еще немного – и он задохнется от этих запахов, воспоминаний и потемневших от времени диванов, он пытался бежать – участвовал в благотворительной работе для церкви, профсоюзных пикниках и даже в одной кошмарной тусовке, устроенной службой знакомств, – но рана становилась только глубже, и ему приходилось неделями зализывать ее, проклиная себя за надежду. «Пустая надежда», – шептал он, обращаясь к стенам гостиной. Нелепая, пустая надежда.

И все-таки она жила в нем. Притихшая, почти безнадежная. «Безнадежная надежда», – думал он иногда и улыбался своей невеселой шутке, а люди в метро недоумевали, какого черта Боб улыбается. Странноватый, одинокий Боб-бармен. Неплохой парень, на него можно положиться, всегда поможет расчистить от снега дорожку и проставится без вопросов, короче – хороший парень, но до того застенчивый, что слова членораздельного от него не добьешься, ну и в конце концов махнешь на него рукой, кивнешь из вежливости и отойдешь в сторону. Что с него взять!

Боб знал, как его воспринимают, и никого не винил. Он был в состоянии посмотреть на себя со стороны и увидеть то, что видят другие: вечного неудачника, болезненно застенчивого в любой компании, на которого ни с того ни с сего нападает нервный тик: то начинает часто-часто моргать, то вдруг головой дернет, забывшись, – в общем, тот еще тип, рядом с ним другие лузеры просто бравые ребята.

–  В твоем сердце столько любви, – сказал Бобу отец Риган, когда Боб разрыдался на исповеди. Отец Риган завел его в ризницу, и они пропустили по паре стаканчиков односолодового виски, который святой отец держал в шкафу, над вешалкой с рясами. – Да-да, Боб. Это сразу видно. И я твердо верю, что какая-нибудь хорошая женщина, женщина с верой в Господа, увидит свет твоей любви и поспешит на него.

Ну как рассказать божьему человеку о мире простых смертных? Боб знал, что священник желает ему добра, что теоретически тот прав. Однако по собственному опыту Боб знал, что женщины хоть и видят свет любви в его сердце, еще как видят, только им хотелось бы, чтобы это любвеобильное сердце было заключено в более привлекательную оправу. И дело не только в женщинах, дело в нем самом. Боб не доверял себе, если речь шла о хрупких материях. Не доверял уже много лет.

В ту ночь он замедлил шаг на тротуаре, вдруг ощутив чернильное небо над головой и свои замерзшие пальцы, – он даже закрыл глаза, чтобы не видеть ночь.

Он привык к этому. Привык.

Ничего страшного.

Со всем этим можно жить, только не нужно бороться.

Стоя с закрытыми глазами, он услышал звук – усталый скулеж, приглушенное царапанье и резкое металлическое громыхание. Он открыл глаза. Большой железный бак, надежно закрытый тяжелой крышкой. Справа от него, на тротуаре, футах в пятнадцати. Бак слегка подрагивал в желтом свете фонарей, и дно скребло по асфальту. Боб остановился перед баком и снова услышал слабый скулеж – словно мучительный выдох какой-то живой твари, которая еще того и гляди испустит дух, и Боб сдернул крышку.

Чтобы добраться до цели, ему пришлось выкинуть разный хлам: микроволновку без дверцы и пять толстых томов «Желтых страниц» (самый старый был за 2005 год), брошенных поверх засаленного, пропахшего плесенью матраса и подушек. Собака – очень маленькая, может, щенок – была на самом дне, от внезапного света она вжала голову. Жалобно заскулила, тельце ее напряглось, плотно закрытые глаза превратились в щелки. Кожа да кости. Боб видел все ребра под кожей. Еще он видел запекшийся сгусток крови возле уха. Ошейника не было. Коричневая, с белой мордой и лапами, слишком крупными для такого тщедушного тела.

Боб нагнулся, протянул руки, схватил собаку за шкирку и вытащил из лужи ее собственных экскрементов. Животина заскулила громче. Боб не особенно разбирался в собаках, но решил, что это, наверное, боксер. И, совершенно точно, щенок. Когда Боб поднял его повыше, щенок открыл свои громадные карие глаза и неподвижно уставился на него.

2
{"b":"224008","o":1}