На следующий день дома был бедлам. Вернулся с дежурства отец, прилетела мать, приехала Варька. Над ним кудахтали, хлопотали, причитали. А ему хотелось запереться и подумать. Вчера не получилось — после наркоза и пары таблеток обезболивающего его просто срубило.

Зачем Люба это сказала?! Все ведь было у них отлично! Просто замечательно, лучше не бывает. Нет, он понимал. Что девушкам это надо — чувства, эмоции. Ну и… Что с этим поделаешь, надо — так надо. Но он был не готов такое услышать! Господи, ну зачем?! Почему именно в этот момент?! И что теперь ему делать?!

Ощущение, что он сделал… или не сделал… в общем, чувство чего-то непоправимого нарастало. С каждым часом, с каждым прожитым без нее днем. Что он может сделать? Позвонить?

Нет, это не вариант, наверняка она не станет брать трубку. К тому же, такие вещи просто нельзя улаживать по телефону, он в этом убедился. А не по телефону… Ну не ходок он сейчас, на костылях-то, надо называть вещи своими словами! Да и если бы как-то смог добраться до Любы, то что сказать? Что?!

Через несколько дней она поняла: если не займет себя чем-то — сойдет с ума. Не фигурально, а буквально. Казалось, что вместе с сердцем у нее в груди пульсирует и содрогается нечто металлическое, с острыми шипами. И с каждым ударом раздирает все внутри. Боль не утихает. И даже, наоборот, становится сильнее.

— Любушка, куда смотрят твои поклонники?

— Что? — она оторвалась от монитора, стащила с головы наушники. В дверях стоит Кольчевский.

— Ну, куда это годится? Суббота, а ты на работе? Вместо того, чтобы кружить голову и делать счастливым хорошего парня.

— Иногда это утомляет, — скупо усмехается она.

— Так-так… — прищурился Виталий Федорович. — А ну-ка, пойдем на приватную беседу в мой кабинет.

— Бить будете? — нарочито тоненько пискнула Люба.

— Кофе поить, шоколадом кормить. И пытать.

— Ну, тогда обязательно в этом порядке, — со вздохом ответила Люба. — Сначала кофе и шоколад, потом — пытки.

— Ну, что у тебя случилось, девочка? Таким красавицам по статусу не положено грустить.

— А я и не грущу.

— Люба, Люба… Да что ж творится в этом подлунном мире — если ТАКИЕ девушки от тоски любовной сохнут.

Она дернулась, чтобы возразить. И передумала. Отломила еще кусочек темного шоколада.

— Да кто же это такой, что так тебя расстраивает? Я даже представить не могу — что это за принц прекрасный, что ты по нему так убиваешься.

— Любовь зла — полюбишь и… принца. А Любовь Станиславовна не только зла, но еще и дура.

Кольчевский демонстрирует изгибом брови свое удивление ее откровенностью. А Люба вдруг решается продолжить и спросить.

— Виталий Федорович, а вы знаете… как моя мама начала писать?

— Ты имеешь в виду обстоятельства ее перехода от амплуа «критик» к амплуа «писатель»?

— Да.

— В самых общих чертах. Верочка как-то обмолвилась, что у нее тогда был очень тяжелый период в жизни. Мы не настолько дружны с твоей мамой, чтобы она мне рассказывала детали, но у меня есть ощущение, что это связано с твоим отцом.

— Так и есть. Они расстались, и мама думала, что навсегда. Тогда она и начала писать. И это помогло ей пережить потерю дорогого человека — ну, она так думала.

Кольчевский смотрит на нее сквозь пар, поверх ярко-желтой чашки.

— Ты попробовала последовать этому рецепту?

Люба морщится.

— Да.

— И как?

— Дерьмо полное! Простите. Пробовала вести дневник — записки сумасшедшего. Стихи попробовала написать — корявое убожество. На прозу замахнулась — не лучше стихов.

— Ты к себе сурова. Давай, я посмотрю?

— Нет! Я в состоянии отличить качественный литературный текст от жалких графоманских потуг — меня этому пять лет учили!

— Ты не объективна, Люба.

— Еще как объективна! Правду говорят — природа на детях талантливых людей отдыхает. Нет у меня маминого таланта. Нет. И не проснулся.

— Что ж… — пожимает плечами шеф, — в тебе есть еще отцовы гены.

— Ой, там вообще глухо! — отмахивается Люба. — Думаете, папа не пробовал нас научить? Не, мы все трое — абсолютные бездари в плане фотодела. Еще у Сони что-то получается, а мы с Надей — полное папино разочарование в этом вопросе.

— Ты слишком прямолинейно смотришь на вещи, Любушка.

— А именно?

— Твои родители — оба талантливые художники в широком смысле этого слова. Люди, умеющие видеть нечто настоящее и передавать это — неважно, какими средствами. В тебе это тоже есть.

— Не думаю.

— А я уверен.

— Ты умеешь что-то иное.

— Что именно?!

— Откуда я знаю? — усмехается Кольчевский. — Это твоя задача — выяснить, к чему у тебя лежит душа.

Слова Виталия Федоровича засели в голове крепко. Ей все равно надо было на что-то переключиться, о чем-то думать, чтобы не скатываться снова в сопливую жалость к самой себе. Как же так, ее, такую умную, красивую, чудесную — и не полюбили! Теперь она стала мудрее. Теперь она знает: любят, потому что любят. Без объяснений. Это просто или есть, или нет. И твои достоинства — мифические или настоящие, не решают здесь ничего. Так, стоп! Не думать об этом. Нет, нет.

Подруга вытащила ее на шопинг. Именно в огромном торговом центре, у одной из витрин, Люба вдруг поняла — вот оно. Замерла даже. Но уже знала точно — это оно. То, что она хочет делать. Скорее всего, трудно. Вероятно, уже поздно и невозможно научиться. Но чем сложнее задача — тем лучше!

Интернет ей в помощь. При таком развитии информационных и телекоммуникационных технологий фраза «Кто ищет, тот всегда найдет» является сухой констатацией факта. Сначала нашла тематическую группу в соц. сети. Потом увидела работы одного парня — и влюбилась. В то, что рождалось под его руками. Почитала информацию и поняла: он тот, кто ей нужен. Егор Беркович. С аватарки на нее смотрело горбоносое узкое лицо с глубоко посаженными глазами и ехидной усмешкой. Длинные темные волосы собраны в не очень опрятный «конский хвост». Не красавчик. Зато руки, судя по всему, не просто золотые — алмазные. Выпускник хим. фака МГУ и обладатель потрясающего художественного чутья. Люба раздумывала недолго.

— Егор, добрый день. Восхищена твоими работами. Безумно хочу научиться делать так же. Это вообще возможно?

Ответ пришел минут через десять. Неожиданный. Хотя… Это смотря как поглядеть.