Прежде всего и более всего я хочу поблагодарить своего друга Лоренса Томаса Гэндли, который, сам того не желая, во многом послужил прототипом главного героя. Понимаю, насколько трудно ему было делиться ощущениями от потери своей «Маккейл», и потому я очень тебе признателен, Лоренс.

Благодарю Карен Кристофферсон и ее любимого Эла. Да сохранят эти книги его имя для мира.

Я признателен еще нескольким людям, чьи жизненные линии (с незначительными изменениями) также легли в сюжет этого повествования. Прежде всего — моего друга и бывшего редактора Сидни Майнера. Десять с лишним лет нашей совместной работы доставили мне истинное удовольствие. Желаю тебе всех благ. А с тобой, Аманда, мне хочется двигаться дальше по творческому пути. Спасибо за помощь.

Я говорю искреннее спасибо Джипси да Силва, с улыбкой выдерживавшей мои немыслимые графики работы. Спасибо тебе, Лисс — моему другу и адвокату. Я люблю тебя.

Благодарю Лайзу Джонсон, Барри Эванса, Миш Барбоза, Дайану Глэд, Хизер Макуей, Джуди Шиффман, Фрэн Плат, Лайзу Мак-Доналд, Шерри Энгар, Дуга Смита и Барбару Томпсон.

Я признателен своим родным: Кэри, Дженне и Дэвиду Уэлчу, Эллисон-Данике, Эбигейл Маккенна и Майклу. Дженна, благодарю за твою помощь, любовь и проницательность. Теперь готовь к изданию свою книгу!

И, конечно же, я благодарю моих дорогих читателей. Добро пожаловать на мой путь.

Меня зовут Алан Кристофферсон. Вы меня не знаете. «Еще одна книга на библиотечной полке, неоткрытая и непрочитанная» — как сказал бы мой отец. Вы не знаете, откуда я родом и какие потери мне пришлось пережить. И, что более важно, не представляете, что я приобрел за время своих странствий.

Я не принадлежу к известным или знаменитым личностям. Пустяки. Лучше, когда тебя любит один человек, знающий твою душу, нежели когда тебя любят миллионы, не знающие даже номера твоего телефона. Я любил и был любим; мы любили друг друга настолько глубоко, что, как говорят, о такой любви можно только мечтать. Наша любовь сделала меня счастливцем, но она же потом принесла мне страдания. Жизнь научила меня одной мудрости: чтобы летать, вначале нужно смириться с возможностью упасть.

Кто-то назовет написанное мной историей о любви. Те, кому это чувство не знакомо, сочтут мои записки «литературно обработанными путевыми заметками». Для меня это стало путешествием в поисках собственной души. Я попадал в ситуации, в которых вы, может, усомнитесь. Вероятно, для каких-то уроков, полученных мною, вы пока не готовы. Это не имеет значения. Принимайте и отвергайте то, что сочтете нужным. Только позвольте вас заранее предупредить: не ждите легкого, занимательного чтения. Но история эта достойна того, чтобы ее рассказать. Это история моего пути.

Есть такая легенда. Она гласит: если только песок Ки-Уэста окажется у вас на подошвах, вы уже не сможете вернуться туда, откуда пришли. Для меня это так. Сейчас я один на пляже, смотрю, как кроваво-красное солнце опускается в Мексиканский залив, словно в крестильную купель. И нет возврата в мир, оставленный мною позади.

Воздух наполнен запахами соленой воды и водорослей, звуками набегающих волн и пронзительными криками чаек. Не сон ли это? Надеюсь, что я по-прежнему нахожусь в Сиэтле и Маккейл осторожно проводит ногтями по моей спине.

— Ты проснулся, любовь моя? — шепотом спрашивает она.

Я поворачиваюсь к ней и отвечаю:

— Ты даже не поверишь, какой сон мне приснился.

Но это не сон. Я прошел всю страну с севера на юг. А женщина, которую любил и люблю, никогда не вернется.

Вода в заливе своей голубизной напоминает жидкость для чистки ветрового стекла. Наступают сумерки. Ветерок обдувает мое небритое, обожженное солнцем лицо. Я закрываю глаза. Я проделал долгий путь, покрыв расстояние почти в три тысячи пятьсот миль. Это если говорить о физически пройденном расстоянии. Но путешествия не всегда измеряются числом пройденных миль, и в определенном смысле я прошел куда больше.

Я скидываю рюкзак, сажусь на песок, развязываю ботинки и стаскиваю носки. Мои некогда новые и белые, а теперь ветхие и серые хлопчатобумажные носки липнут к ступням и сдираются, словно кожа. Потом я встаю на влажный, усеянный ракушками песок и жду прихода очередной волны. Сейчас она накатит и покроет мои ступни. Я провел сотни часов, думая об этом моменте. И теперь он настал. Ветер, вода, прошлое и настоящее, мир, оставленный позади, люди и города, встречавшиеся мне на пути, — все это разворачивается надо мной.

Через несколько минут я вернусь к рюкзаку, сяду, скрестив ноги, и займусь тем, что всегда делал в поворотные моменты своей жизни. Достану ручку, раскрою дневник и начну писать.

Привычка вести дневник появилась у меня очень давно — задолго до этого дневника и до предпринятого путешествия. В восемь лет мама подарила мне на Рождество первый дневник. Это была небольшая книжка в желтой пластиковой обложке, украшенной тиснением в виде каллиграфических росчерков и завитушек. Но больше всего мне нравился медный замочек, позволявший запирать дневник, и медный ключик. Подарок наполнил меня важностью: значит, в моей жизни есть события, которые мне необходимо скрывать от остального мира. В ту рождественскую ночь я сделал первые записи в своем дневнике. Вдоволь наигрался с замком и ключиком, убедившись, что только я буду читать содержимое дневника. Затем я написал пожелание самому себе. Эту привычку я сохраняю и поныне.

«Дорогой Алан!

Сегодня Рождество. Мне подарили „роботов-боксеров“…[1] портативную рацию на два приемопередатчика и красный леденец в виде рыбы, который я уже съел. Мама вручила мне этот дневник с замком и ключом и сказала, что я должен ежедневно сюда что-нибудь писать. Я попросил ее написать на моей первой странице.

Мама говорит, что писать можно о чем угодно, а если ждать каких-то особенных событий, страницы так и останутся пустыми. Особенными события становятся, когда оглядываешься на них. Главное — писать о том, что ты думаешь и чувствуешь. Мама сегодня выглядела лучше. Думаю, скоро она поправится».

Я так часто открывал эту страницу, что сильно затер ее, и записи сделались едва различимыми. Мамина запись как раз и стала одним из событий, важность которого понимаешь, лишь оглядываясь назад. Через сорок девять дней — в День святого Валентина — мама умерла от рака груди.

Это произошло рано утром. Я еще не вставал, чтобы идти в школу. Отец разбудил меня и повел в комнату, где лежала мама. Рядом с ее кроватью, на ночном столике, в узкой вазе стояла желтая роза. К вазе была прислонена моя самодельная «валентинка»: сердце, пронзенное стрелой. Мамино тело осталось, но мамы здесь не было. Сейчас она бы улыбнулась и позвала меня. Она бы наверняка похвалила мой рисунок. Я знал, что мама покинула наш мир.